Валерий Попов - Слишком сильный

— Вот моя семья! — вдруг показал Зотыч на нас.

— Кто ж, интересно, вы им будете? — ехидно спросил милиционер. — Дядя? Или внучек?

— Брат! — произнес Зотыч.

— У меня, вообще, уже есть два брата, — растерялся отец. — Ну что ж… пусть будет третий! — Он смущенно пошел к Зотычу.

Они обнялись. Милиционер уехал.

Впрочем, несмотря на все это, и на приглашения наши и Левана, Зотыч ночевать тут отказался, ушел к себе в лес, как партизан.

И в Ленинград ехал он не с нами, а параллельным курсом в товарном составе.

— Даст еще нам жизни этот братец! — ворчал в купе отец, видно жалевший о своем душевном порыве. — Но — уж больно вечер тогда был хороший!

Он вздохнул.

— Да только в жизни чаще бывают другие вечера, менее радостные! — сказала мать.

И вот — утро, и я снова в нашей квартире, в которой не был два года! Последний год мы жили на метеостанции на острове, а до этого еще год — высоко в горах, где к тому же угодили в землетрясение.

— Умеешь ты хорошо устраиваться! — после землетрясения сказала мама отцу.

— Ничего… закаляйтесь! — сказал на это отец и на следующий год устроился на остров.

— Его, видите ли, интересуют перистые облака! — с насмешкой говорила мама ему. — А нам-то что толку от этих перьев?

Но толк, надо признать, конечно был. Никогда до этого в моей жизни не было таких длинных, наполненных лет — каждый год — как целая жизнь! Сколько людей я повидал, сколько чудес!

Это, конечно, все очень хорошо, но и вернуться в свою квартиру после долгих странствий тоже приятно!

Проснувшись, я вышел на нашу светлую кухню (занавески мама не успела еще повесить, поэтому пришлось даже зажмуриться), постоял, принюхиваясь… нет, запахи какие-то новые, ни о чем мне не говорят. Налил в чайник из медного старинного крана воды (кран я помнил, часто его вспоминал), поставил на газ. Потянулся — и пошел осматривать квартиру: интересно, как она мне покажется, после долгого отсутствия? Вчера ворвались сюда только поздно вечером, бросили прямо в прихожей вещи.

— Ну… будьте как дома! — устало улыбнулся отец.

И сразу завалились спать — все-таки дорога была долгой и тяжелой. И вот — утро. Наш песик Чапа шел по квартире за мной, — видно, подзабыл, что где здесь находится.

…Я открыл высокую белую дверь в большую комнату… Точнее, эта комната была не большой, а длинной. В раннем детстве (я почему-то это явственно помнил) я любил устраивать в этой комнате тир — причем папа мне говорил, что это не тир, а целый кукольный театр; в дальнем конце комнаты я составлял целые сценки из игрушек, например, сажал в кузов грузовика жирафа и медвежонка, будто они беседуют, или делал из кубиков трон и сажал на него куклу в кокошнике, потом кидал в них мячиком из другого конца комнаты… где теперь все эти игрушки? Ничего не осталось! Мебель была сдвинута в угол, комната была пустой, шаги раздавались гулко. Я посмотрел на отопительную батарею в углу. Когда-то мы с моим однокашником Генкой Лубенцом перестукивались по батарее. Два удара — иду к тебе! Два удара в ответ — иди!.. Как, интересно, он поживает, Генка?.. И что, вообще, произошло в моем классе за два года? Пойму ли, вообще, об чем речь? Не отстал ли? Поговорить, что ли, с Генкой? Я дернулся к батарее, потом застыл… Да вряд ли он помнит наши детские перестукивания — все, ясное дело, уже другое, старое потеряно безвозвратно… Но тут я решительно направился к батарее, поднял с пола отцовский ботинок и два раза стукнул по батарее. И тут же, через секунду, раздались два ответных удара! Гена на месте! Все в порядке, словно я и не уезжал. Честно говоря, это здорово подбодрило меня. Я быстро оделся и пошел наверх.

Однажды Генка, поругавшись с отцом, долго жил у нас. Отец его работал слесарем, но почему-то обязательно хотел, чтобы Генка получил высшее образование и стал врачом, а Генка этого не хотел, что и доказывал своими отметками. Однажды после очередной ссоры Генка пришел со всем своим инструментом к нам, целые дни тяжко вздыхал, выпиливал лобзиком полочки, вешал их, узорчатые, нам на стену. Однажды, помню, очень художественно выпилил из фанеры свою любимую оценку — двойку.

Кстати, подумал я, а не грозит ли что-то подобное мне? Правда, там, где я учился эти два года, я двоек не имел — но учился-то я не совсем в обычных школах: одна высоко в горах, и было в ней всего восемь учеников, во всех классах, а во второй школе учеников было всего девятнадцать. Зато на каждого было по учителю, а это, конечно, хорошо, тут уж и не хочешь, а все поймешь. В последнем месте, на острове, учителя, честно говоря, были отличные и, что самое интересное, были ближайшими друзьями моих родителей, так что мы часто вместе проводили вечера, трепались о том, о сем, в том числе, естественно, и о науках — так что навряд ли я отстал от учебы, скорее наоборот!

Я бодро позвонил в Генкину дверь. Генка открыл, — как всегда, взъерошенный и немного очумелый.

— О, привет! — обрадовался он. — Так это ты стучал?

— Выходит, я! Ну, здравствуй!

Мы крепко обнялись.

— Ну, как жизнь? Что новенького?

Генка посмотрел на меня.

— Ты… снова в ту же школу собираешься?

— А… нельзя? — удивился я.

— Нас… с девятого класса… не всех берут! Латникова, директриса новая… хочет образцовую школу сделать.

— А ты как… остаешься?

— А, я еще не узнавал! — вяло махнул рукой Генка.

— Да-а-а… Ну а с отцом как у вас?

— Тут нормально! — ответил Генка. — Делаем сейчас с ним одну штукенцию — обалдеть!

Ну хоть здесь хорошо! Все-таки добился, чего хотел. Отец Генки был слесарь и одновременно гений — работал в институте медицинской аппаратуры и делал вещи абсолютно удивительные. Последнее, о чем я знаю: вместе с одним академиком они сделали телевизор, вернее, телевизионную камеру, которую можно было проглатывать, — размером с горошину! Больной проглатывал ее — и все его болезни видны были на экране! Отец Генки был гений, но боялся, что Генка будет не гений, и поэтому хотел, чтоб тот шел по другой специальности. Но теперь вроде поладили.

В кухню вошла Генкина мать.

— О, явился не запылился! — мрачно проговорила она. — Где так долго пропадал — в тюрьме, что ли? — Это она шутила.

— В ссылке! — ответил я. Закончив эту остроумную беседу, мы пошли с Генкой в комнату. Там на столе возле верстака кроме обычного инструмента стоял микроскоп и несколько прозрачных стеклянных колпаков.

— О… наукой занялся! — проговорил я, кивая на микроскоп.

— Да… какая там наука! — Генка смутился, даже покраснел.

— А это что? — Я показал на стеклянные колпаки.

— А, это эксикаторы! — небрежно, как бы вскользь проговорил Генка.

— Чего-о?! — переспросил я.

— Да… эксикаторы, — небрежно повторил Геннадий. — А для чего?!