Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ

Дома я долго обдумывал наш разговор. Все-таки странно! Почему Женька решил бросить бокс? Боится синяков? Ерунда! Женька не из пугливых. И раньше-то ведь не боялся, чего же сейчас вдруг струсил.

И зачем он про «Мексиканца»? И про пять тысяч долларов?

Я опять и опять вспоминал его горящие глаза, его суетливость, когда он говорил об этом огромном призе. Странно, очень странно!..

Я вышел на двор. Женьки не было. Возле «Москвича», крутился его дядя. Он был без пиджака, в трикотажной фуфайке. Дядя то влезал в машину, что-то там делал, то вылезал, поднимал капот и склонялся над двигателем.

Я подошел и стал неподалеку.

Дядя взял какую длинную палочку, утыканную яркими перьями, — она была похожа на огромный, пушистый хвост тропической птицы — и стал ею смахивать пыль с кузова.

Я стоял рядом и смотрел.

— Удобная штука, — сказал дядя и помахал этим птичьим хвостом. — Это я из Японии привез. Не щетка, а прямо пух. Пощупай.

Я пощупал. В самом деле, пух.

— Таким уж краску не поцарапаешь, — продолжал дядя. — Вещь!

Я кивнул. Дядя достал сигарету, щелкнул зажигалкой. Зажигалка была интересная. Как пистолет. Щелкнешь курком — и из дула вылетает пламя.

— Англия, — сказал дядя, погасив огонь. — Ты зажигалки любишь?

Я пожал плечами. Откуда я знаю, люблю или нет, когда я зажигалки никогда даже в руках не держал?!

— О, бывают чудесные! Вот! — из заднего кармана брюк он достал круглую плоскую зажигалку.

Щелкнул, и из нее выскочила балерина. Изо рта у нее, как длинный, красный язычок, вилась струйка огня.

— Французская, — сказал дядя. — Вещь!

Я уже заметил: он то и дело говорил — «вещь»! Это была у него высшая похвала.

«А если… Поговорю-ка я с ним насчет Женьки? — вдруг решил я. — Только как начать?».

Дядя полоской замши протирал никелированные части, а я все не знал, как начать.

— Знаете, — наконец сказал я. — Ваш племянник здорово боксирует. Даже в первенстве города будет участвовать.

Дядя положил замшу в ящичек возле приемника.

— Зачем? — спросил он.

— Как зачем? — я удивился такому странному вопросу.

— Зачем ему бокс? — спокойно повторил дядя.

— Ну, чтобы сильным, и смелым… И вообще… Он даже чемпионом хочет стать…

— Зачем? — опять повторил дядя.

Я внимательно посмотрел на него: шутит, что ли? Нет, лицо у него было вполне серьезное.

Я пожал плечами. Зачем становятся чемпионами?! Ну, становятся и все.

Я вспомнил вдруг наш последний разговор с Женькой. Вспомнил насчет «Мексиканца».

— Ваш Женька хочет быть таким же выносливым, таким же несгибаемым, как мексиканец, — сказал я дяде. — Помните? У Джека Лондона?

Дядя усмехнулся.

— Насчет «Мексиканца» у Женьки неувязочка вышла, — сказал он. — Помнишь, этот Ривера приз получил? Пять тысяч долларов? Помнишь?

Я кивнул. И подумал:

«Заладили. И дядя тоже насчет приза».

— Вот мой Женька по молодости лет и полагал, что у нас чемпионам за победу тоже такие куши отваливают. А я разъяснил ему: это за границей так, а у нас боксеры шиш получают.

— Ну? — воскликнул я. — И что?

— А кому охота, так, задаром, в синяках да ссадинах ходить? Да со сломанным носом? Я ему и посоветовал: лучше плаванием или греблей займись. Все польза. И к морю ближе, и без синяков.

— Превосходно! — крикнул я. — Чудесно!

Повернулся и убежал. Даже не прощаясь, убежал.

Я хотел обязательно, немедленно, тут же разыскать Женьку.

Я обегал все вокруг, и в саду побывал, и в библиотеке, и у ребят. Женьку я нашел возле кино. Он стоял в очереди за билетами.

— Так, — сказал я. — Значит, ты хотел… чемпионом? Чтобы пять тысяч — за полчаса?

Женька молчал.

— А потом передумал? Неувязочка с «Мексиканцем» вышла, да?

Женька молчал.

— Чудесно! — сказал я. — Прекрасно! Просто изумительно! — в груди у меня все ходуном ходило, но я старался говорить спокойно. — А дядя у тебя — прямо мудрец. Ну, прощай, прогоревший чемпион! Далеко тебе до мексиканца! — я повернулся и ушел…

амолет летел беззвучно. Непривычному это показалось бы удивительным: такая скорость — и ни звука!

Виктор Бантиков сидел, удобно откинувшись на спинку кресла, возле иллюминатора. Но в иллюминатор не смотрел.

Как быстро человек привыкает ко всему!

Если бы лет десять назад, даже не десять, а всего восемь лет назад, ему, тогдашнему шестнадцатилетнему вологодскому пареньку Витьке «Бантику», ученику-газосварщику из ПТУ № 8, сказали, что он будет вот так, запросто, со скоростью девятьсот километров в час мчаться на высоте одиннадцать тысяч метров в Голландию, Швецию или Норвегию, — он бы лишь усмехнулся: «Брось заливать-то!».

Но с тех пор он летал уже не раз, и не десять раз, и по Советскому Союзу, и за границу. Постепенно салон самолета стал для него чем-то привычно-будничным, вроде трамвая.

Полулежа в кресле, Бантиков пытался дремать. Но это не удавалось. А едва он открывал глаза — прямо перед ним торчала круглая голова. Вернее не голова, а черный, крепкий, аккуратно подстриженный затылок.

Он мешал Бантикову, словно наглухо закрывал обзор. Взгляд утыкался в этот крепкий затылок и ничего, кроме него, уже не видел. Стена. Тупик. Если бы он мешал Виктору Бантикову только здесь, в самолете, — можно бы и потерпеть. Но затылок, вернее, его обладатель вот уже несколько лет стоял поперек пути и не давал Виктору ходу.

Это был Николай Ильин — многократный чемпион страны по конькам, владелец всесоюзного рекорда в беге на пять тысяч метров.

«Пятерка» [6] [6] Пятикилометровая дистанция. — коронная дистанция Ильина. Но «пятерка» — также любимая дистанция и Бантикова. В этом и была вся штука!

Сколько раз уже пытался Виктор обойти Ильина. И каждая новая попытка кончалась, как и предыдущая. И почти всегда не хватало какой-то ерунды, мелочишки, одной- двух секунд, а иногда — даже долей секунды.

Тренер Карашьянц твердил Виктору: ты сильнее Ильина. Виктор и сам был убежден: обойду! Но шли месяцы и годы, а Ильин оставался недосягаем.

И вот сейчас, готовясь к первенству Европы, Виктор решил: теперь или никогда. Он тренировался как одержимый. Он и вообще-то был упорен. И даже упрям. А тут — превзошел самого себя. Тренировался каждый день, не давая себе ни малейшей поблажки.

Друзья не зря называли Виктора «бычком». И за его крутой лоб с двумя шишками наверху, словно двумя маленькими, только идущими в рост, рожками. Но, главное, — за характер. Настырный, упрямый.

Карашьянц очень ценил упорство Виктора. Ставил его в пример другим бегунам.

Кому из вас и сколько таланта отпущено матушкой- природой, — это мне неведомо, — любил повторять тренер. — А вот у кого сколько трудолюбия, — это я сразу вижу. Люблю упрямых. И не терплю лентяев.