Ксения Шнейдер - Радости и горести (повесть в письмах)

И Феликс тоже со мной больше дружить не хочет, говорит, зачем ввязался. Я это письмо ему не дам на почту везти. Он меня ругать будет, зачем пишу, тебе, а я не могу, чтобы не высказать. Я дождусь, когда кто-нибудь на станцию поедет, и отдам письмо. А больше уж писать не буду.

Прощай, дорогая моя бывшая подружка.

ЛЮСЯ.

24 мая.

Пока я ждала, когда кто-нибудь на станцию поедет, Феликс получил от Лены письмо. Она ему написала в гостиницу, а оттуда переслали в Марьино. Феликс говорил, им там известно, откуда экскурсия. Лена так Феликса ругает, так ругает! А я теперь уж совсем ничего не понимаю. Лена пишет, что письма не читала и рукавиц не надевала и что будто Феликса она в глаза не видела. И зачем ей надо врать? Ну, созналась бы, что тут такого, что рукавицы примерила? Да хоть бы и письмо прочитала, не убьют же её за это! Ведь потом-то она тебе всё передала, ты же в гостиницу сама Феликсу принесла. А может, это тоже была Лена? Да нет, отчего бы она стала мне «Аэлиту» присылать? Ведь она же не знает про «Аэлиту»? Сама ото всего отпирается, и ещё Феликс у неё виноватым остался. Он это Ленино письмо не сам мне принёс, а с Юркой прислал, братишкой. И записку. По записке вижу — больше не придёт.

Ирочка, поговори с Леной, может, всё разъяснится, может, всё ещё можно поправить. Ой, как у меня в голове всё запуталось!

«Аэлиту» я прочитала. Читала и плакала: мне и их жалко было и себя. Помнишь, как они расстались, до него её голос доносился? А до меня и голос твой не знаю когда донесётся. Я теперь радио и вовсе не выключаю, всё жду, может, сыграешь. Меня уж и костыли не радуют, так я горюю от всего этого.

Твоя ЛЮСЯ.

Записка от Феликса — Люсе.

Вот, читай, что я получил. Так мне и надо: не дружи с девчонками, в какое дело впутали. И я же нахальным грубияном оказался. Если я ещё не сумасшедший, то сойду с ума окончательно.

От Лены Корецкой — Феликсу Гармошкину. Ленинград, 16 мая.

Феликс Гармошкин!

Вы называете себя культурным человеком, а поступаете, как последний грубиян или сумасшедший. Это недостойное поведение. Сначала я подумала, что тут какая-то ошибка: я вас в глаза не видела и никаких рукавичек не брала и не надевала: я-то ещё не сошла с ума, чтобы летом ходить в рукавичках, а читать чужие письма я вообще не привыкла. Но, вероятно, это не ошибка, а глупая и грубая шутка. Если вы знаете Ирину Алдан, значит, это вы с ней вместе впутали меня в какое-то скверное дело. Вчера она оскорбила меня, а потом подослала какого-то письмоносца с идиотскими обвинениями и угрозами. Передать Ирине можете сами всё, что вам угодно, а от меня прошу добавить, что на этот раз я этого не прощу.

Елена КОРЕЦКАЯ.

От Лены Корецкой — Екатерине Филипповне Алдан. 5 июня.

Дорогая Екатерина Филипповна!

Перед отъездом Вы просили меня написать Вам непременно, если у нас что-нибудь будет неладно. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, ничего особенно страшного пока не случилось, но может случиться. Вы должны узнать: по-моему, Ира попала в дурную компанию.

Началось это так: около месяца тому назад я получила письмо от какого-то почтальона по фамилии Гармошкин. Даже нет, началось раньше. Ира пропустила ансамбль скрипачей. Я, как председатель отряда, сделала ей замечание. Ведь она срывает дисциплину, а мы соревнуемся с шестым «А». Ира стала разводить свои теории, что для неё это пустая трата времени, что у неё и так чистая интонация, что она сумеет с большей пользой провести эти часы.

Я тогда ещё ничего не подозревала, думала, что это обычная Иринина недисциплинированность. Разговор не помог. Ира пропустила ещё и ещё. Тогда я сделала ей серьёзное предупреждение. Не помогло. Пришлось посоветоваться с ребятами, с вожатой. Поговорили с педагогами и постановили — снять Иру с выступления по радио в майские дни. Мы решили, что для неё это самое чувствительное наказание. Вызвали Иру в совет отряда и сообщили ей.

Вы знаете, Екатерина Филипповна, я даже не думала, что из этого получится такая трагедия: ведь Ира не очень любила радио — там нет аплодисментов. По-моему, она сначала просто не поверила. Приняла гордый вид и спросила: «Меня?» Ребят это «меня» взорвало. Миша Барышев так прямо и сказал: «Не воображай, что если ты первая по специальности, то можешь срывать дисциплину. Тебя, говорит, сняли с концерта за то, что ты плохой член коллектива!» Ира как-то растерялась и совсем уж другим тоном переспросила: «Меня сняли с выступления?» И побледнела так, что все заметили.

После этого она ходила такая мрачная, что на себя была не похожа, и не один день, а всё время, целые дни. А второго мая после выступления я пришла домой — Иры нет. Я не знаю, где она была. Вернулась поздно. И так всё шло день за днём. Наконец я решила с ней поговорить по-хорошему: ведь надо было готовиться к экзаменам, а она совсем ничего не делала. Если и возьмёт скрипку, играет не то, что нужно. Вот я пришла с самыми хорошими намерениями, а она устроила мне настоящий скандал. Вы знаете, что она мне заявила? Что я свожу личные счёты, что из меня никогда не выйдет настоящая артистка, что я сухарь и метроном.

Разве я могла стерпеть? Тут началось такое, что стыдно рассказывать. И вот на другой день я получаю письмо от этого письмоносца. Читаю и ровно ничего не могу понять. Какие рукавички? Какой Гармошкин? Я это письмо посылаю Вам. Вы сами увидите, какая чепуха. Хотела спросить Иру, тем более, что тут о ней говорится. Но Ира и слушать не стала, хлопнула дверью и закрылась на ключ. Ну, что мне было делать? Я думала, думала и приняла решение: написать по указанному адресу ответ, что чужого письма не читала, рукавичек в глаза не видела и чтобы меня оставили в покое. Послала письмо и всё равно не могу успокоиться. Надо показать Ире письмо или нет? Нужно сказать про всё Михаилу Савельевичу или нет? Решила так: сказать ему нужно, он же отец и должен знать. Но сначала всё-таки покажу письмо Ире, и пусть объяснит всё.

Вхожу и вижу: Ира сидит и что-то подчёркивает в книге. Увидела меня и живо — книгу под стол. Очень мне это странно показалось, но я виду не подала, что заметила. Кладу перед ней письмо Гармошкина и спрашиваю: «Что всё это значит? Что это за тип? Какие у тебя с ним дела?» Она ничего. Пробежала глазами письмо и даже фыркнула, ей смешно. Подаёт мне письмо обратно и заявляет: «Это же тебе письмо, а не мне, откуда же я знаю, с кем ты переписываешься?» Видали такое нахальство! Я не выдержала и закричала: «Ира! Что с тобой? Пойми: тебя могут втянуть в какую-нибудь шайку! Я тебя спасти хочу!» Она вскочила и заорала: «Иди, доложи на совете дружины!» И убежала в ванную.

Я пошла к Михаилу Савельевичу, но его не было дома. Я стала ждать. Слышу, Ира идёт в переднюю, потом хлопнула дверь — она куда-то вышла. Я побежала к окну и вижу — по тротуару идёт Ира с каким-то пакетом. Неужели, думаю, она отправилась к этому письмоносцу? А Михаила Савельевича всё нет и нет. Вы представляете себе моё состояние? Но Ира скоро вернулась, заперлась у себя.