Радий Погодин - Красные лошади (сборник)

Гришка был довольно высокий для своего возраста, но очень тощий, как если бы написать его имя заглавными буквами в столбик:

Г

Р

И

Г

О

Р

И

Й

В детском саду, куда Гришка ходил развиваться, были ребята помладше, повзрослее, повыше, пониже, но второго такого тощего не было.

Всякий раз, когда намечалась комиссия, заведующая детским садом Лариса Валентиновна извинялась перед Гришкой и отправляла его к себе домой в однокомнатную квартиру, где Гришка мог беседовать с трёхцветной кошкой Семирамидой.

— Семирамида, — спрашивал Гришка, — неужели всё дело в толщине?

Семирамида зевала, тёрлась щекой о Гришкину ладонь.

«Глупый. Ты своим поразительно тощим видом снижаешь процент упитанности всех детей. Оставайся жить с нами. Лариса целый день на работе. Мыши на четырнадцатый этаж не заходят. Мне скучно. От скуки образуются морщины и близорукость».

Когда Гришка гулял самостоятельно возле своего дома, пожилые женщины-соседки, глядя на него, сокрушались:

— Какой худенький мальчик!

— В чём душа.

Гришка в таких случаях как бы катился с горки — и не за что уцепиться: горка сплошь ледяная. А когда скатывался, соседки представлялись ему замечательными птицами совами. Гришка подходил к ним и объяснял застенчиво:

— Души вовсе нет. А если у кого случается, то она никогда не бывает толстой.

— Какой славный! — говорили замечательные птицы совы, щёлкая золотыми клювами.

Прямодушные ровесники, завидев Гришку, кричали: «Кощей! Паганель! Дядя Стёпа!» — что, как вы сами понимаете, свидетельствует о большой начитанности наших ребят.

Один сосредоточенный мальчик в круглых очках назвал Гришку сушёным Геркулесом.

Гришка на такое не обижался потому, утверждали ровесники, что никакая обида, даже самая маленькая, в Гришкином тощем теле разместиться не может.

Мама печалилась. В большом расстройстве наблюдая Гришкину худобу, мама кормила его усиленной пищей, гематогеном, витаминами и говорила:

— Мечтает! У всех дети едят, а у меня — мечтает. Серёжа, посмотри, какие у него глаза, как будто ему ничего не нужно.

Папа с мамой не соглашался.

— Были бы кости — мясо нарастёт, — говорил папа. — Главное — становая ось. Это меня тревожит… Пошлём его к дяде Феде.

— Согласна, — тихо соглашалась мама. Голос её тут же слабел. Она произносила: — Но…

…там он научится курить,

…у него появится дурной стиль в разговоре,

…ноги и руки обрастут цыпками,

…волосы выцветут,

…там комары! Серёжа, вспомни, сколько там комаров! — Мамины глаза золотились последней надеждой. — Злые болотные комары! Серёжа, Григорий у нас и без того малокровный.

— Ты согласна, что становая ось важнее? — спрашивал папа в упор.

— Согласна, конечно… — Мама понятия не имела, что это — становая ось. Мама желала, чтобы Гришка вырос счастливым, талантливым, честным, целеустремлённым, добрым, отважным, великодушным, деликатным и справедливым. Становая ось ассоциировалась у мамы с понятием грубой силы.

А её любимый сын Гришка жевал сосиску и думал о комарах: откуда у таких малых прозрачных существ берётся возможность так быстро летать и так больно жалить? Наверно, от гордости. А может, от силы воли…

Гришка уже с утра проживал у дяди Феди в красивой новгородской деревне Коржи.

Дядя Федя ему сразу понравился. Он был не толстый, не тощий. Рыжая борода с проседью летела впереди него обрывком уже отшумевшей бури.

Дядя Федя направо шёл — левое из внимания не упускал. Налево шёл правое имел в виду. Когда шагал вперёд, глаза его смотрели во все стороны сразу, а иногда так косили и выпирали, словно им приспичило повидаться друг с другом.

Гришка отметил между папой и дядей Федей некое сходство, хоть дядя Федя и не прямой родственник, а папа — без бороды.

Папа уехал, сказав на прощание:

— Позабудь свои печали. Голову не задирай. По сторонам гляди. Под ноги вперяйся. В этой местности всякого чуда много. — И легонько щёлкнул Гришку по затылку, такие у него были ласки.

Теперь, пообедав, дядя Федя и Гришка сидели на лавке возле окна, читали газеты. Гришка наткнулся на длинное слово «пе-ре-ре-кон-струк-ци-я». И удивился.

— Красивое слово, — сказал он. — Только длинное очень и ничего для моих мыслей не значит. А вот, например, буква «щи» — одна, а уже можно кушать.

Мимо Гришкиного уха прозвенела оса. И смолкла. И кто-то сказал:

— К вашему сведению, в щах две буквы.

Гришка уловил в неизвестном голосе грустное превосходство слабого существа, глянул в окно и увидел — на ветке калины сидит воробей, осу в лапе держит, словно конфету в полосатом фантике.

— Привет, Мухолов, — сказал дядя Федя. — Читал новости? В Индии проливные ливни. В Тамбове заморозки. В Ленинграде переименовали ещё одну улицу. Ко мне внук приехал, Григорий.

Воробей проглотил осу, покрутил головой, словно у него давил воротник.

— Григорий, — сказал он, — зовите меня Аполлоном.

Гришка кивнул согласно. Дядя Федя газету смял.

— Аполлон! Это же безумно красивый бог. А ты? Где твоя красота? Где твои золотые перья? Ты ведь стреляный воробей?

— Неоднократно стрелянный.

— Ты стреляный. Я стреляный. — Дядя Федя разделся до трусов, как на медицинском осмотре, показал шрамы, украшавшие его тело. Круглые, продольные, серповидные. — Вот сколько ран! Ещё сколько ушибов, вывихов и ожогов. Но ведь я не говорю: называйте меня товарищ Гуляев, хотя мы с ним и похожи. Ты же, Мухолов, образованный, мог бы вести себя поскромнее.

— Товарищ Гуляев — лицо историческое, — ответил воробей со сдержанной вежливостью, но торопливо. — Аполлон — лицо мифологическое, покровитель всех, тяготеющих к славе. Такие выражения, как «безумная красота», не в вашем, простите, характере. И вообще — была бы душа хорошая.

— Не части, — сказал дядя Федя, — собьёшься… А ты, Гришка, ступай прогуляйся… Дыши глубже.

Дядя Федя категорически спрятал Гришкины сандалии в чулане — на плохую погоду.

Гришка босиком пошёл.

Дорога обволокла его ноги тёплой пылью. Пела вокруг него не вдруг различимая жизнь травы. И гулкое небо было приподнято над землёй высоко-высоко, словно и нет его — только привычка к голубому цвету над головой.