Мариэтта Чудакова - Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет

На другой день раздался звонок Егора Тимуровича:

– Мама рассказала мне о вашей поездке… Очень интересно… Вы не могли бы зайти ко мне? Я хотел бы сам об этом услышать.

Он был удивлен и тронут моим рассказом о том, что ни в одной из примерно пятидесяти аудиторий мне не пришлось защищать его от гнусных выпадов. Конечно, речь шла об аудиториях библиотекарей и читателей библиотек. Но мне приходилось не раз встречать в Москве и академиков, пышущих зоологической злобой к тому, кто лишил их государственных оборонных заказов и соответственных дивидендов.

.. Задумчиво повторил Егор Тимурович мои слова о том, что, значит, в настроении людей, в понимании ими его реформ что-то меняется: – Да, возможно, что-то меняется…

Во всяком случае, это точно оказалось одним из немногих его светлых впечатлений этих лет.

Поздней осенью 2006 года в дружеском кругу отмечали очередную (между прочим, 15-ю!) годовщину Правительства Реформ.

Новая власть «нулевых» лет о реформах этих доброго слова не говорила, хотя плодами их – только к этому времени по-настоящему созревшими – пользовалась на полную катушку.

Михаил Федотов, в 1992 году – заместитель министра по делам печати (и главный автор «Закона о печати»), 7 ноября 2006 года написал шуточные стихи, которые и исполнили за столом хором на известный с последнего военного года и особенно после фильма «В шесть часов вечера после войны» мотив «Марша артиллеристов» (музыка Т. Хренникова).

Напомню этот, после смерти Сталина публично уже не исполнявшийся марш на слова Виктора Гусева (автора многих песен из кинофильмов), – чтоб понятней стал римейк (как сказали бы сегодня) Михаила Федотова:

Бывшее правительство камикадзе в свою 15-ю годовщину пело хором в дружеском застолье:

(заметим, что писали и пели это до страшных пожаров лета 2010 года!)

Вот и нулевые перевалили через середину. Мучительные годы попятного движения его страны, его реформ…

Многие, даже очень многие довольны – прибавка к пенсии, зарплата без задержек. Что это и есть созревшие, наконец, плоды болезненных реформ 90-х – они не понимают, не хотят понимать и не поймут. По крайней мере, при его жизни. Сам он давно с этим свыкся, но не свыкся с той болью за него, которую до последних дней испытывал отец. И не перестает испытывать мама.

Он назначил себе час отдыха. Что бы почитать? В последние годы полюбил Дика Фрэнсиса. В юности – жокей, в годы войны – пилот, а самолет свой назвал Пегасом… И после войны смелый англичанин вернулся в конный спорт и не раз становился чемпионом.

Все его собрание сочинений прочитано – и совсем ранние, но увлекательные «Спорт королев» и «Фаворит», и «Последний барьер», и сравнительно недавнее «Второе дыхание» – везде охота на людей и на лошадей, смерть, смерть… Но ведь пролистать читанное – это и есть отдых. Он потянулся было за «Серым кардиналом», но раздумал. Как пытаются убить перед выборами неугодного кандидата – нет, это что-то уж слишком близкое к нашему месту и времени…

Он улегся на диван с любимой с детства книжкой. Последний раз с ней ему не повезло. Может, сейчас откроется наугад более утешительная страница…

Сколько раз он ее перечитывал? Ну, раз шесть-то точно… Мама подарила ему на день рождения новое издание – именно «Двадцать лет спустя». Как они с ней смеялись! Она-то помнит его самое первое чтение «Трех мушкетеров» – он вцепился в книжку и не мог оторваться.

Егор умостился поудобнее и открыл наугад – с твердой надеждой, что сразу исчезнет, аннигилируется хотя бы на время день сегодняшний и знакомо обступит его Париж XVII века…

«…Солдат, сам того не зная, разбередил самую больную рану кардинала. В продолжение пяти лет, которые Бофор просидел в тюрьме, не проходило дня, чтобы Мазарини не думал о том, что рано или поздно, а Бофор оттуда выйдет. Нельзя продержать всю жизнь в заточении внука Генриха IV, в особенности, когда этому внуку Генриха IV было едва тридцать лет от роду. Но каким бы путем он ни вышел из тюрьмы, сколько ненависти должен был он скопить за годы заключения к тому, кто послужил этому причиной; к тому, кто приказал схватить его, богатого, смелого, увенчанного славой, любимого женщинами и грозного мужчинам; к тому, кто отнял у него лучшие годы жизни, потому что разве можно назвать жизнью существование в тюрьме».

Да-а-а… Егор захлопнул книжку и невесело улыбнулся. Опять не сумел Дюма отвлечь от сегодняшнего дня. Полежал, подумал о том человеке, о котором напомнили ему эти строки. И решительно снова открыл книжку – теперь на первых страницах.

«– Чудесно! – ответил король. – Я очень рад, что вы предлагаете д’Эмери на это место, которое требует честного человека…

И он подписал назначение д’Эмери.

Этот самый д’Эмери и был теперь управляющим финансами.

За ним послали от имени министра, и он прибежал бледный, испуганный, говоря, что сын его чуть не был убит сегодня на Дворцовой площади; толпа окружила его и стала поносить за роскошь его жены, у которой квартира обита красным бархатом с золотой бахромой…

Сына Эмери едва не задушили, так как один из бунтовщиков предложил мять его до тех пор, пока не выжмут из него награбленного золота».

Егор засмеялся – заливисто, от души, как в юности. Нет, положительно с детства любимые книги перестали быть средством отвлечения от современности.