Леонид Сотник - Экзамен

— Здравствуйте, — сказал я и закашлялся.

Белые с изумлением смотрели на меня. Стволы винтовок медленно опускались.

— Это что за явление? — первым нашёлся Осипов. — Откуда ты, белый ангел?

— А, старый знакомый, — скалил гнилые зубы Колесин. — Интеллигентный юноша, так сказать. — И к Осипову: — Этот щенок когда-то большую дырку провертел в руке вашего покорного слуги. Тогда, у Джангильдина, он ещё плохо стрелял. Думаю, что теперь кое-чему подучился.

Меня бросили на землю, связали руки за спиной.

— Кто такой? Почему здесь? — сыпал вопросами Осипов. — Кто послал?

— Кто же ещё, как не разведчики, — пояснял Колесин. — Он уселся на камень и придвинул к моему лицу пахнущие ваксой сапоги. — Этот юноша ещё у Джангильдина числился во взводе разведки. Ну, дружок, расскажи, зачем пожаловал. Смелее, смелее, не стесняйся. Здесь все свои.

Но тут надо мной склонился бородатый чалмоносец, и я увидел знакомые глаза-маслины, тусклые и немигающие, словно срисованные с египетской фрески.

— Да, — вздохнул он, — очень способный мальчик. — Потом спросил, прикрыв глаза ресницами: — Как ваши успехи в персидском, о мой достойный ученик? Надеюсь, вы выучили последний урок?

— Да, учитель, — ответил я и сплюнул вязкую слюну. — Я всегда старательно относился к вашим заданиям. Могу прочесть стихи Хайяма, которые вы мне рекомендовали выучить:

— Очень хорошо, — сказал Абдурахман Салимович и побледнел. — Мы не станем тебя расстреливать. Жаль обрывать с помощью презренной пули такой могучий фонтан мудрости. В лагере курбаши Иргаша мы устроим козлодрание, и ты заменишь джигитам козлёнка.

Белые смеялись. Моя спина покрылась холодным потом. Мне приходилось видеть трупы людей после басмаческого «козлодрания» — страшная картина.

— А ведь было время, — вёл дальше Абдурахман, — когда я возлагал на тебя большие надежды. Учил персидскому и думал, из тебя получится хороший резидент в Астрахани. Но ты допустил ошибку. Тебе вовсе не следовало переводить моё письмо Джангильдину, потому граната, влетевшая в окно родительского дома, предназначалась не только командиру, но и тебе.

— Ну что ж, муаллим, мы квиты, — сказал я с тупым равнодушием. — Пуля, которую я выпустил в Бухаре, предназначалась тебе. Но аллах продлил наши дни.

— Щенок! — Абдурахман опустился на корточки и сжал мне пальцами горло. Я стал задыхаться.

— Отпусти его, — недовольно проворчал Осипов. — Он ещё не успел ничего рассказать. Ну, говори: кто тебя послал?

— Командир эскадрона Степанишин.

— Зачем?

— Предложить вам сдаться.

— И конечно же, он гарантирует нам жизнь и ношение холодного оружия.

— Нет, об этом он ничего не говорил. Он сказал, что вам всё равно крышка, а потому лучше поберечь патроны.

— А где твой Степанишин?

— Метров триста отсюда, впереди вас.

— У него эскадрон?

— Да.

— Пулемёты есть?

— Шесть. И горная пушка на вьюке.

— Странно, — пожал плечами Осипов. — А кто же нас преследовал в долине, кто шёл за нами по пятам?

— Это другой отряд. Степанишин со своими бойцами заранее оседлал тропу, а преследовал вас эскадрон Кравченко.

— Так этот хохол ещё не свернул себе шею? — оскалился Колесин. — Жаль, не удалось мне его ухлопать. Значит, ты утверждаешь» что вперёд нам не прорваться?

— Попробуйте, если шесть пулемётов для вас пустяк…

— Врёт этот сын шакала, — вмешался Абдурахман. — Нужно пощекотать ему рёбра. — Он вытащил шашку из ножен и приставил острие к моему горлу. — Говори правду.

— Я говорю правду.

Осипов молчал, о чём-то сосредоточенно думая.

— Вряд ли он врёт, — сказал Колесин. — Пожаловал-то он к нам не с тыла, а с фронта. Значит, тропа перекрыта. Нужно поворачивать назад.

Я с облегчением вздохнул. Пусть поворачивают. Теперь они от Макарыча не уйдут.

Меня подняли, не развязывая рук, забросили на круп лошади позади седла. В седло уселся Колесин.

— Смотри, щенок, — сказал он мне, — если наврал, тебе первая пуля.

Я не ответил. Я смотрел на грязную каменистую тропу, а перед глазами у меня вставала площадь, затопленная народом, и четырнадцать красных гробов у разрытой могилы. В одном из них, скрестив на груди руки, лежал председатель Ташкентской ЧК Фоменко. Наш Лобастый. Я видел заплаканные глаза чекистов и руки, сжатые в кулаки.

Что ж, стреляй Колесин, стреляй, белогвардейская шкура. Пусть я буду пятнадцатым, но ты ответишь за всё.

А потом всё смешалось. Я услышал, как впереди грохнул залп, как дико заржала испуганная лошадь. Что-то обожгло мне шею, и кровь залила глаза.

Я потерял сознание.

После обеда сиделка распахнула дверь.

— Входите, что ли, — ворчливо сказала она. — Да смотрите не натаптывайте сапожищами.

На пороге выросла внушительная фигура Макарыча. В чёрной новой кожанке, в хрустящих ремнях, в лихо заломленной набекрень фуражке мой приёмный отец выглядел браво и воинственно.

— Миша, — прохрипел он с порога, — Мишуня…

И через секунду его огромные усы уже щекотали мне нос и губы, а что-то горячее и мокрое капало мне на щёки.

— Осторожно, дьяволы, — закричала сиделка. — Удавите мальца.

И вот они чинно сидят на стульях возле моей кровати — Макарыч, Грицько, Абдулла и Ахмад, мои дорогие, мои верные друзья. Голова у Кравченко повязана бинтом, у Абдуллы на перевязи рука. Видно, им тоже досталось там, на тропе.

— Нам сказали, — гудит Макарыч, — чтобы мы тебе говорили только приятные вещи. Ну что ж, есть и приятные. Постановлением ЦИК Туркреспублики ты награждён почётным революционным оружием. Поправишься — получишь. Это раз. Второе: из Москвы к нам едет Глеб Иванович Бокий, старый большевик, соратник Феликса Эдмундовича Дзержинского. Ему поручено возглавить в Туркестане органы ЧК. Очень толковый мужик. Я его знаю ещё по Петрограду.

— А как с белыми, — не выдержал я, — которые на тропе?…

— А ты ничего не знаешь?

— Откуда, если ко мне никого не пускают!

— Тогда пусть Гриць тебе расскажет. Он тогда проморгал тебя, пусть и рассказывает.

Кравченко в смущении потёр нос.

— Значить, дило було так. Нарвались беляки на эскадрон Макарыча и стали давать дёру. Мы с Абдуллой встретили их с тыла. Кого побили, кого порубали, а кто сдался в плен. Колесина Макарыч зарубал в суматохе. Це вин, паразит, прострелил тоби шию и лёгкое из своего шпалера. От того, що в чалми, взяли живьём…

— А Осипов?

— Осипов утик. Поранил меня в голову и утик.