Беате Ханика - Скажи, Красная Шапочка

Это действительно так. Я боюсь, что Лиззи хватит удар, если я расскажу ей о Мухе. Она ни с кем не стала бы делить виллу. По крайней мере, я так думаю.

Я на самом деле боюсь той минуты, когда надо будет рассказать ей, что произошло здесь на каникулах. Но сделать это придется.

В прошлом году мы и правда вели себя по-идиотски, — говорит Муха.

Угу, особенно вы, — говорю я, поймать нас в бочке — это было гадко, на самом-то деле.

Небо над нами медленно розовеет, скоро совсем стемнеет. Мои родители наверняка уже беспокоятся, где я, но мне это все равно. Может быть, они позвонят дедушке, он им скажет, что от него я ушла ровно в полседьмого.

Надеюсь, он тоже забеспокоится и по-настоящему испугается, что со мной может что-то случиться. Пусть не спит от страха всю ночь.

Тебе домой не пора? — говорит Муха, как будто читает мои мысли.

Я отрицательно качаю головой.

А тебе?

Я останусь, пока ты здесь, — говорит он и натягивает полог на нас обоих, словно это одеяло. Среди пахнущих полевыми мышами подушек уютно и тепло, я перекатываюсь на бок и прижимаюсь спиной к груди Мухи, чувствую на шее его дыхание, а на бедре — его руку. Он не пытается целовать меня, мы просто лежим рядом. Вскоре все контуры поглощаются сумерками, только голуби выделяются темными пятнами на фоне неба.

Ты расскажешь своей подружке про нас? — спрашивает Муха.

А что я должна ей рассказать? — спрашиваю я в ответ, и на секунду меня охватывает страх, что Муха разозлится или скажет, что рассказывать нечего.

Ну, ты знаешь, — говорит он.

Я чувствую, что он улыбается, кончик его носа дотрагивается до моей шеи, совсем легонько, и от этого по мне бегут мурашки. Когда до шеи дотрагиваются кончиком носа — вот самое лучшее, что есть на свете, думаю я, нужно будет непременно рассказать об этом Лиззи.

Конечно, я ей расскажу про то, что я знаю, — говорю я.

Потом снова становится тихо, наверно, этим все уже сказано, другие слова больше не нужны, Муха обнимает меня, над нами спят голуби.

Мы совершим ночное бдение, так делают, когда кто-то умер, мы совершим его, потому что завтра придут те люди, которые хотят разрушить виллу. Муха говорит, это как будто мы хотим отдать последний долг, вилла это как-никак заслужила. Мы коротаем время за тем, что рассказываем друг другу истории из своей жизни. Муха рассказывает про родителей, они хотят развестись, хотя только что купили дом в новом поселке. Они думали, — говорит он, что этим домом смогут спасти свой брак. Вот ведь чушь. Но Муха не грустит из-за этого. Все равно дом ему не нравится, а о родителях он тоже невысокого мнения. Наверно, перееду, — говорит он, вместе с матерью, потому что отец еще хуже, любит поорать и все такое. Муха говорит про своего отца, а я вспоминаю о моем собственном. Может быть, все отцы одинаковы. Может быть, они начинают становиться странными, когда у их жен рождаются дети, размышляю я. Или они всегда были такими, просто никто не замечал. Я представляю себе Муху полысевшим, но это плохо получается. Муха другой, он никогда не станет таким, как другие взрослые. Так же, как Лиззи и я. Мы никогда такими не будем. Мы уж с Лиззи постараемся, Лиззи будет приглядывать за мной, а я за ней, и если надо будет — и за Мухой тоже.

Через два года мне исполнится восемнадцать, — говорит он, тогда я в любом случае уеду.

Еще он рассказывает про Покера, Лужицу и Жвачку, на самом деле их, конечно, зовут совсем по-другому. Покер — его лучший друг, самый-самый лучший, Мухе все равно, что говорят другие, но он думает, что я Покеру нравлюсь, вчерашний прыжок с качелей явно произвел на него мощное впечатление.

А может, сведем его с твоей подругой? — говорит Муха, но я не думаю, что это хорошая идея. Лиззи меня убьет, если я попробую ее с кем-то свести. И скажет, что я ей больше не подруга.

Я рассказываю не так много, как Муха. Все, что связано с дедушкой, я тщательно опускаю, про бабушку тоже ничего не говорю, но зато много рассказываю про Лиззи. Так много, что Муха пугается и перебивает меня.

Но если я Лиззи совсем не понравлюсь, мы ведь все равно будем встречаться… — говорит он.

Я не знаю, откуда ко мне приходит решимость, она приходит откуда-то совсем снизу или, наоборот, с самого верха, смотря с какой стороны посмотреть. Может быть, прямо от Бога, если он существует. Во всяком случае, я поворачиваюсь к Мухе. Я обнимаю его крепко, так крепко, как могу, чтобы он знал — для меня это серьезно.

Обещаю тебе, — говорю я.

Муха зарывается лицом в мою шею. Он не знает, что обычно я не даю обещаний.

Даже Лиззи. Никому.

Потом мы все-таки засыпаем, хотя собирались бодрствовать, хотя есть столько вещей, про которые нужно поговорить, и я могу наслушаться голоса Мухи.

Мы завернуты в полог, как в сотканный из воздуха кокон. Мы гусеничные детки, мы прижались друг к другу, ожидая преображения, а вилла — это большой спящий зверь. Она прячет нас в ночи, последней для нее, и луна висит над деревьями.

Я точно не помню, в какой момент моя злоба на Муху испарилась. Мой кулак попал ему точно в нос. Тот издал тихий треск, его услышали только мы оба, а может быть, мы ничего и не услышали, это моя память сыграла такую шутку, потому что вокруг было вообще-то слишком шумно для такого тихого звука.

Лиззи орала, мальчишки ломились в продырявленную дверь, а кровь Мухи брызгала на деревянный пол и на мою футболку. Мой гнев испарился.

Через вуаль, которую время набрасывает на события, когда они опережают друг друга и все происходит слишком быстро, а ты как бы стоишь с краю, ни в чем не участвуя, я увидела, как Муха поднял руку и прижал ладонь к лицу. Он пошатнулся и сделал шаг назад, как при замедленной съемке, толкнул в грудь Лужицу, а Лужица — Покера, потом они развернулись и через дыру в двери, шатаясь, выбрались наружу.

Мы с Лиззи посмотрели друг на друга.

А если они вернутся, — прошептала я.

Мы придвинули к дыре старый шкафчик для обуви, снаружи больше не доносилось ни звука.

Черт, я думаю, ты сломала ему нос, — сказала Лиззи.

Я тоже так думала. Скорей всего, его придется оперировать, предположила Лиззи.

Она сказала, что мальчишки наверняка больше не придут, потому что повезут Муху в больницу. Мы представили, как его везут на каталке через залитые неоновым светом коридоры в операционную. Там ему, наверно, нос снова починят.

Если родители узнают, они меня убьют, — сказала я.

Мама меня тоже убьет, — сказала Лиззи, ты же знаешь, как она относится к насилию.

Мы утешались тем, что, если Муха нас сдаст, мы, по крайней мере, умрем вместе.

Это было довольно слабым утешением. Мы ведь были еще так молоды, и нас ждало столько захватывающих вещей.

У меня даже месячных еще ни разу не было, — сказала Лиззи, обидно даже.