Мони Нильсон-Брэнстрем - Цацики идет в школу

Бабушка и дедушка считали, что Мамаша слишком влюбчива и меняет молодых людей как перчатки.

— Подумай о Цацики. Для маленького мальчика это очень вредно, — говорил дедушка.

— Ерунда, — отвечала Мамаша. — Твои представления безнадежно устарели. К тому же у Цацики отличный вкус, и у него тоже есть право голоса.

Конечно, Мамаша немного лукавила. Как раз с теми мужчинами, которые Цацики нравились, Мамаша рано или поздно расставалась, и он их никогда уже больше не видел. Цацики считал, что это несправедливо.

С тех пор как у них поселился Йоран, а у группы дела пошли в гору, гостей у них стало меньше. Цацики «Мятежники» нравились. Кроме мерзкого Шиповника, конечно! Мало того, что у него были потные руки, от него еще вечно разило каким-то гадким одеколоном.

— Ты уже дома? Почему ты не позвонил? — недовольно спросила Мамаша.

— Я не успел, — ответил Цацики и злобно взглянул на Шиповника. — Что вы делаете?

— Пишем новую песню для диска. Хочешь послушать?

— Нет, спасибо, — сказал Цацики. — Мне надо с тобой поговорить.

— Я слушаю, — сказала Мамаша.

— Я тоже, — ухмыльнулся Шиповник.

— С тобой я говорить не буду, — парировал Цацики. — Пойдем, Мамаша, это серьезно.

— Ладно, — Мамаша неохотно отложила бас-гитару. — Пошли на кухню. А ты оставайся здесь, — сказала она Шиповнику.

Достав сок и булочки, Мамаша села за стол и приготовилась слушать.

— Обещай, что никому не скажешь.

— Обещаю, — сказала Мамаша.

— Даже Йорану.

— Никому.

— И уж точно не Шиповнику!

— Ясное дело, за кого ты меня принимаешь?

— Я не могу…

— Цацики!

— Ну ладно. Так вот… Нет, не могу, — Цацики закрыл лицо руками.

— Ты что-то натворил? — обеспокоенно спросила Мамаша. — Что-нибудь стащил?

— Нет, — сказал Цацики.

— Тогда говори!

— Можно, я скажу тебе на ухо?

— Никто же не подслушивает.

— Это большая тайна, об этом можно говорить только шепотом, — сказал Цацики.

— Давай, — сказала Мамаша, откинув волосы.

Цацики перебрался к ней на колени. Он обнял ее за шею и прижался губами к ее уху. Мамаша прыснула со смеху.

— Щекотно! — хихикала она.

Цацики тоже захихикал. Им пришлось сделать над собой усилие, чтобы успокоиться.

— Я влюбился, — наконец прошептал Цацики.

— Да ты что! — воскликнула Мамаша. — В кого?

— В Марию Грюнваль, — вздохнул Цацики.

— Она симпатичная, — сказала Мамаша.

— Да уж, — снова вздохнул Цацики. — Она всегда веселая и смеется, и мне от этого тоже весело. А еще у нее такие красивые волосы.

— Ну ты попал, — сказала Мамаша.

— Попал? — переспросил Цацики. — В смысле?

— Так иногда говорят, когда кто-то по-настоящему влюбился, — засмеялась Мамаша и обняла Цацики. — Как же я тебя люблю!

— И я тебя, — сказал Цацики серьезно. — Но Марию Грюнваль я тоже люблю.

— Человек может любить многих. Чем больше, тем лучше.

— Отлично! Просто сегодня на продленке мы играли в покер, и всякий раз, когда она смотрела в мою сторону, у меня в животе все горело. Я совсем не мог думать и все время проигрывал. Атак играть почти нечестно. Поэтому я сбежал домой. Что надо делать?

— Что делать? — переспросила Мамаша.

— Не знаю, — сказал Цацики. — Я тебя спрашиваю. Что надо делать, когда влюблен?

— Радоваться, — ответила Мамаша. — Любовь — это самое прекрасное, что может быть. А она тебя любит?

— Не знаю.

— Так спроси ее.

— Ни за что! — воскликнул Цацики.

— Пригласи ее к нам.

— Я боюсь.

— Хотя бы спроси.

— Нет!

— Тогда напиши письмо.

— А что написать? — заинтересовался Цацики.

— Дорогая Мария Грюнваль, я так влюблен, что весь горю. Выходи за меня замуж.

— Издеваешься… — сказал Цацики.

— Прости. А как насчет старого доброго сердца?

— Нарисовать, ты имеешь в виду?

— Ну да!

— А внутри написать «Цацики и Мария»?

— Именно, — сказала Мамаша.

— Я не умею рисовать сердце.

— Я тебе помогу.

— О, спасибо! Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Долго тебя ждать? — Шиповник не выдержал и заглянул в кухню.

— Сорри, — ответила Мамаша. — У меня тут дела поважнее.

— Какого черта! — сказал Шиповник. — Что может быть важнее нашей песни?

— Цацики, — сказала Мамаша.

Обычно Цацики с трудом вставал по утрам, но сегодня он проснулся ровно в шесть. Сна как не бывало. Через пять секунд он уже стоял возле письменного стола, где лежало сердце, которое они с Мамашей нарисовали накануне!

Это было очень красивое сердце — красное, с темно-лиловым оттенком, потому что красный — это цвет любви, а лиловый был любимым цветом Цацики. На сердце красовались две большие золотые буквы: М и Ц, а под ними — слово «любовь». Это означало, что Цацики действительно любит Марию Грюнваль. Перед таким сердцем устоять невозможно, думал Цацики.

В четверть седьмого, уже одетый, он заглянул к Мамаше в комнату.

Мамаша спросонья уставилась на него, потом посмотрела на часы.

— Еще рано, Цацики, — сказала она. — Можно еще поспать.

— Я хочу в школу, — заявил Цацики.

— Там закрыто, — простонала Мамаша и повернулась на другой бок.

И тут лее захрапела.

Цацики пошел на кухню. Ему хотелось есть. Он нашел батон черствого белого хлеба, но ножа нигде не было. Цацики намазал весь батон вареньем и налил стакан сока.

За окном еще не рассвело. Цацики откусил кусочек от своего огромного бутерброда, но у него качалось сразу несколько молочных зубов, и жевать он не мог. Отложив хлеб в сторону, Цацики взял пакетик печенья. Печенье оказалось гораздо вкуснее.

В половине седьмого в кухню вошел Йоран.

— Ну и ну, Цацики, какой сюрприз! Ты уже встал?

— Да, — ответил Цацики. — Сегодня я должен прийти в школу первым, но я никак не могу разбудить Мамашу.

— Они с Шиповником работали всю ночь, — объяснил Йоран. — Она устала.

— Как мне надоел этот Шиповник. Видеть его не могу. Мерзкий тип, скажи?

— Да уж, — согласился Йоран, — но песни он пишет классные.

Йоран поставил на стол кефир, кукурузные хлопья и зажег свечку. Как в Рождество, подумал Цацики.

— Я могу подбросить тебя до школы, — предложил Йоран. — А Мамаша пусть поспит.

— На «харлее»? — спросил Цацики.

— На «харлее», — ответил Йоран. — Больше в этом году уже не покатаемся, пора ставить его в гараж.

Мотоциклы — почти как коровы, которых с приходом зимы загоняют в стойло. Цацики не особо любил коров, но обожал «харлей» Йорана.

— Длинным или коротким путем? — спросил Йоран.

Длинный путь в школу проходил по шоссе Эссингеледен, мимо магазина «ИКЕА» на окраине. Сделав такой круг, они поворачивали обратно в город. Все путешествие длилось минут двадцать. Короткий путь вел прямо к школе и занимал минуты две, не больше.