Стефан Каста - Притворяясь мертвым

Я вижу Туве у аптеки. Она стоит в компании Криз и Пии-Марии. У ног Криз лежит крупная овчарка. Увидев меня, девчонки начинают светиться от радости. Криз достает из кармана джинсов измятую пачку «Кэмэл» и протягивает ее мне.

Я качаю головой. Смотрю на овчарку.

Собака неторопливо поднимается, и я вижу, что она ростом доходит до талии Криз. Я делаю шаг назад.

— Она не укусит. Место, Рони! — говорит Пия-Мария.

— Это твоя собака? — удивленно спрашиваю я у Пии-Марии.

Та медленно гладит собаку по спине и качает головой.

— К сожалению, нет. Место, Рони!

Овчарка снова ложится и поворачивает голову в сторону потока прохожих.

— Ты заболела? — спрашиваю я Туве и киваю на пакет из аптеки у нее в руках.

— Голова болит.

— Плохо дело, — говорю я, поскольку мне кажется, что она бледнее, чем обычно. Глаза усталые.

— Сейчас уже лучше.

Пия-Мария присаживается на корточки около Рони и обнимает ее. Затем смотрит на Криз.

— Везет тебе, у тебя есть собака, — говорит она.

Когда я проснулся, мой костер почти потух. Все тихо и спокойно. Так же, как минуту назад.

Сколько времени уже прошло? Я не знаю.

Силы покидают меня, хотя я стараюсь двигаться как можно меньше. Я отдыхаю, сплю, неподвижно лежу.

Скоро рассвет. Тьма приобрела серый оттенок. Почти как дым, словно кто-то курит в темноте.

Я вижу, как бархатная темнота ночи растворяется в серости, в серой слякоти.

Насколько красиво может быть в сумерках, настолько же неприглядным бывает рассвет. Ни красок, ни красоты, ни любви, одна лишь серость. Только серая гамма, все остальные цвета отсутствуют.

Может, земле нужно некоторое время, чтобы проснуться, поскольку все живое — птицы, светила, звезды и боги — тоже спали? Может, когда роса испарится, тогда краски высохнут, и вернут свои оттенки, и дадут жизнь новому дню?

А есть ли краски? На мгновение я вспоминаю, что кто-то мне об этом рассказывал. О красках.

Однажды вечером я сидел на вершине горы, солнце расплавило краски земли и неба, смешало голубое и красное, желтое и зеленое, пока все не перетекло в мягкую, синеющую темноту.

На этом все заканчивается. Больше ничего не помню.

Мне бы хотелось, чтобы этот серый день стал лучше. Я сжимаю руки и молюсь об этом. Я молюсь новым богам вместо прежних, покинувших меня и оставивших на этой горе.

Я стою у книжного магазина, смотрю на витрину и вдруг вижу их. Хотя они идут по тротуару на другой стороне улицы, их отражения занимают всю поверхность стекла. Похоже на фильм в открытом кинотеатре. Они идут прямо у меня перед носом: Филип, Манни, Криз, Туве и следом Пия-Мария с овчаркой. Я мог бы протянуть руку и дотронуться до них, провести пальцем по щеке Туве.

«Надеюсь, они меня не видят. Не сейчас. Не здесь», — думаю я. И в это самое время я слышу голос Филипа:

— Привет, Ким!

Я медленно оборачиваюсь. Киваю им.

— Книжки покупаешь? — удивленно кричит Манни. Я качаю головой. Довольно глупо с моей стороны.

Я не осмеливаюсь сказать, что пришел за книгами. Я не решаюсь сказать правду.

— Да зачем они мне? — кричу я.

Пия-Мария смеется.

— Пошли с нами! — говорит она.

— Куда?

Они переходят улицу и останавливаются рядом со мной. Манни внимательно исследует витрину, словно ищет то, что могло бы выдать мой интерес. Затем снова смотрит на меня. Его взгляд словно приклеивается к моему лицу. Глаза смотрят слегка насмешливо, но вполне дружелюбно. Вот только этот дружелюбный взгляд не вяжется с общим выражением лица со стиснутыми челюстями.

— Мы идем домой к Пии-Марии, — говорит Манни и кивает на Пию. В руке у него два видеофильма.

— Я тороплюсь, — вру я.

Мы с Джимом шагаем по Кунгсгатан. Сегодня воскресенье — Sunday — и действительно, в небе то солнце, то снег. Апрельская погода. «И такое случается, — говорит Джим. — Апрель непредсказуем. То снег, то солнце».

Мне приходит в голову, что наши поездки похожи на апрельскую погоду. Иногда мне приходится несладко.

Со всего города идут люди в ту же сторону, что и мы. Некоторые поодиночке, другие — парами, как мы с Джимом.

Мы добираемся до Южного сектора, и я читаю текст на табло над входом: «Домашний матч с „AIK“ 13:30!» Желто-голубые флаги хлопают на ветру.

И снова, как в детстве, меня переполняют знакомые чувства. Шагая с Джимом по Кунгсгатан, я всегда испытывал приятное ожидание. Нечто торжественное. Это чувство было особенно сильно в начале игрового сезона, после долгого зимнего перерыва, и в конце сентября, когда финальные сражения ужесточались и по дороге на стадион в воздухе начинало витать что-то почти религиозное.

Когда я был маленьким, мне было интересно, смогу ли я идти один, как взрослый. Джим всегда держал меня за руку (наверное, потому что ходил размашистыми шагами и боялся, что я отстану), я вытаскивал свою ладошку из его пятерни и шел самостоятельно. Затем, осознав, что это не так просто, я тайком совал руку в ладонь Джима, позволяя ему снова тащить себя как на буксире.

Внезапно я вспоминаю песенку, простенькую рифмовку, которую придумал сам и напевал про себя: «Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким! Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким!»

Тогда мне казалось, что в этой песенке скрыт тайный смысл: наши имена похожи, и это доказывает, что мы похожи друг на друга. Затем я заметил, что это не так, что едва ли есть два настолько непохожих человека, как мы с Джимом. Он большой, словно медведь, а я — тонкий, как спаржа. Но мы мыслим похоже. А это, по-моему, было гораздо важнее.

После матча мы пойдем еще более длинными шагами, потому что будем торопиться домой. Нас ждет баранина по-индийски. Это воскресное блюдо. С кокосом и ломтиками банана, миндалем, разными пряностями, и все это плавает в желто-красном соусе вместе с кусочками мяса, такими нежными, что тают во рту. Мы с Джимом не знаем ничего вкуснее. Бывают такие матчи, когда мы гораздо охотнее обсуждаем баранину по-индийски, чем футбол.

Сегодняшний матч не оправдывает моих ожиданий. Прискорбная игра. Неконтактная. Позиционная война посреди поля. Высокие передачи, разрушающие атаки противника, которые ветер сдувает за боковую линию. Типичная ничья. Много борьбы, беготни и нервов.

Полная фигня.

Мне интересно, что делают Филип и Туве? Где они могут быть в этот апрельский выходной, терзаемый изо всех сил ветром.

— Их заклинило, — говорит Джим.

Тут я чувствую, что кто-то плюнул мне прямо на макушку. Я поднимаю руку и, не оборачиваясь, провожу по волосам. Ладонь становится влажной. На моей голове чей-то тягучий плевок. Я чертыхаюсь, но стараюсь сохранить вид, будто ничего не случилось. Я знаю, что другого выхода нет. Сохраняя на лице маску невозмутимости, я стою и молчу. Затем оборачиваюсь к Джиму.