Яков Кравченко - Ночь на кордоне

Некоторое время я сидел, не понимая, где я и как сюда попал. Потом события вчерашнего дня восстановились в моей памяти. Все вспоминалось как в тумане.

Я поднялся, держась за стенку. Шатаясь, подошёл к ближайшему полицейскому и, не отдавая себе отчёта в своих действиях, расстегнул у него кобуру и вытащил огромный тяжёлый револьвер.

Толкнув дверь, вышел на улицу и так и пошёл по тротуару без шапки, неся в руке револьвер. Встречные прохожие шарахались от меня в сторону.

Моё путешествие закончилось бы очень печально, попадись мне навстречу немецкий или венгерский солдат. К счастью, этого не случилось, и я благополучно добрался до рыночной площади.

К этому времени свежий воздух окончательно привёл меня в чувство, и я вдруг понял грозившую мне опасность.

Сунув наган за пазуху, я свернул в переулок и побежал домой.

Дома тётка выстригла мне на макушке окровавленные слипшиеся волосы, перевязала рану и крепко отругала.

Пуля ударила вскользь и сильно ушибла меня. Полицейский, должно быть, всё же попал в нижний краешек рюмки.

Несмотря на то, что я не выполнил задуманного и не поджёг полицию, я был доволен и ни о чём не жалел. Ещё бы! Теперь у меня оружие! Самое настоящее, новенькое.

Оторвав в коридоре доску, я сделал тайник и спрятал туда револьвер, бережно завернув его во фланелевую тряпку.

Каждый день я доставал его оттуда, протирал ваткой, смазывал маслом, высыпал и снова вставлял в барабан патроны. И не было для меня большего удовольствия, чем возиться с ним.

Несколько дней после ранения я чувствовал себя очень скверно. Голова гудела как чугун, было больно водить глазами из стороны в сторону, и, если я резко вставал с постели, то всё вокруг начинало кружиться, так что я вынужден был хвататься за спинку кровати, чтоб не упасть. Рана на голове покрылась коркой, и я постоянно чувствовал в ней пульсирующую боль, словно на макушке у меня сидела хищная птица и ритмично клевала в больное место.

Встал вопрос: идти или не идти мне в училище? Конечно, после такого, хоть и пустякового, ранения мне следовало бы с недельку отлежаться в постели, но посоветовавшись с тёткой, мы решили, что в училище мне идти необходимо моё отсутствие в такой момент могло вызвать подозрение.

Я взял свои книжки, показавшиеся невероятно тяжёлыми, и, опираясь на палку, потихоньку поплёлся в реальное на второй урок.

Я уже завернул за угол и стал приближаться к училищу, как вдруг увидел шедшего навстречу Ваську Блинова, с которым я когда-то менялся местами. Он шёл без книжек, пальто не застегнуто, физиономия унылая. Опустив голову, он чуть было не прошёл мимо, но я окликнул его.

— Куда это ты бредёшь? — спросил я.

Васька поднял голову и с удивлением уставился на меня, словно увидел впервые.

— Иду домой… — неопределенно ответил он.

— А что ты такой невеселый? Выгнали?

Васька взглянул в сторону училища и безнадежно махнул рукой.

— Директор за матерью послал… Пришли два полицейских и сказали, что вчера кто-то из мальчишек украл у них наган. Директор привёл их в класс, и они давай шарить по нас глазами. А я полез под парту — ручка упала. Ну они и решили, что я прячусь. Ты, говорят, украл. А я не крал… Пусть кого хотят спросят. Мы вчера с матерью весь вечер кукурузу мололи. Люди видели…

— Ну, так чего же ты боишься? Не крал — значит, не крал. Ничего и не будет.

— Да, не будет… А как докажешь? За наган ведь знаешь, что могут сделать?

— Что?

— Расстреляют, вот что. Заберут, посадят в подвал, а потом отведут в рощу, и до свидания.

— А какие они, полицейские?

— Обыкновенные.

— Ну, какие они на вид, какие из себя? — допытывался я.

— Один толстый, губатый, а другой высокий, в галифе, глаза, как у жабы, выпученные…

От Васькиного рассказа у меня по спине поползли мурашки. На лбу выступил холодный пот. Я понял, что идти в училище для меня всё равно, что самому голову в петлю совать. Поэтому, как только Васька пошёл, я сейчас же свернул в переулок и быстро зашагал к центру города.

Спустившись к реке, я спрятался под мостом и стал думать, что делать. Я знал, что сейчас Васька приведёт мать, она подтвердит, что вчера он никуда не ходил, и полицейские пойдут за мной. При этой мысли меня стало знобить, и я засунул руки в рукава тёткиного пиджака.

Так сидел я и час и два, глядя на чистую осеннюю воду и не зная, на что решиться. Потом решился: будь что будет — и пошёл домой.

Ноги казались тяжёлыми, и я еле переставлял их. У меня было такое чувство, будто полицейские уже сидят у нас дома и ждут меня. Даже не увидев на чисто вымытых ступеньках крыльца никаких следов, я не успокоился. Достав из-под порожка ключ, куда мы его обычно прятали, я отпёр дверь и с опаской шагнул в тёмный коридор. Почему-то казалось, что меня сейчас обязательно схватит кто-нибудь за горло.

Скрипя половицами, прошёл в пустую комнату, заглянул под кровать, на печь, в чулан — нигде никого. Облегчённо вздохнув, я вернулся, чтобы закрыть дверь, выглянул наружу — и осёкся. По тротуару к нашему дому шли двое полицейских. Я их сразу узнал: один был Илья Медведь, второй в галифе, что стрелял в меня прошлым вечером. С крыльца второго этажа хорошо были видны поверх забора их плечи в серых шинелях и головы в кубанках. У Ильи кубанка с голубым верхом и с белым крестом поперек, у высокого — из серого каракуля со сплошным красным верхом.

Не было сомнений, что они шли за мной.

Я захлопнул дверь, набросил крючок и шмыгнул в чулан, спрятавшись за старое корыто.

На ступеньках послышался топот тяжёлых сапог, и в дверь постучали.

— Эй там, в доме, открывайте! — послышался грубый окрик. Кричал высокий, у Ильи голос другой.

Я не отзывался. В дверь забухали кулаками.

— Открывайте, вам говорят, а то дверь высадим к чёртовой матери!

Я не открывал, надеясь, что полицейские постучат, постучат, подумают, что никого нет, да и уйдут.

Послышалась непристойная ругань, в дверь, очевидно, надавили плечом, и она затрещала, готовая соскочить с петель. Тут я вспомнил, что забыл вынуть ключ, и он торчит снаружи. Полицейские знают, что в доме кто-то есть, поэтому молчать было бесполезно. Я выбежал из своего убежища и снял крючок.

— Ты почему не открывал, мерзавец? — сказал высокий, входя в комнату и оглядываясь по сторонам.

— Я спал.

— Спал? Ты днём спишь? А что ты ночью делаешь? Где мать?

— Матери нету.

— Я без тебя вижу, что нету, я спрашиваю, где она.

— В Куйбышеве.

— Дурак… С кем ты живешь?

— С тёткой. Она куда-то ушла.

— Тем хуже, мальчик, тем хуже…

Высокий прошёлся по комнате, заглянул в чулан, открыл шкаф с посудой… Илья уселся на табурет, тяжело отдуваясь, и глядя на меня мутными зелёными глазами.