Иван Серков - Мы — хлопцы живучие

Но однажды я на работу в колхоз не пошел. Из-за тети Марины. Я и не завтракал еще, когда она прибежала к нам и, увидав меня, обрадовалась:

— Хорошо, что дома тебя застала, мой племянничек.

— А зачем он тебе понадобился? — спросила бабушка.

— Так я же хату строю, — похвасталась тетя, — а леса не хватает. Пускай бы глянул своим глазом. Все-таки мужчина.

— Мужчина! — фыркнула бабушка и ворчливо что-то добавила насчет кукол и тряпок, в которые будто бы я не прочь поиграть. Но это все наговоры. В куклы я сроду не играл. Просто у бабушки такой характер: делай жерновки, зарабатывай трудодни, а ей все мало, все жалуется, что нет в доме хозяина. Она боится, как бы меня там, возле тетиной хаты, каким-нибудь бревном не придавило, лес-хворобес и не таких калечит. Вон дядька Скок всю жизнь приплясывает.

Тетя пожила на своем веку в разных хатах. Вышла замуж — у свекрови года три по одной половице ходила. И хата была просторная, а тесно, потому что не своя. Потом дядя Андрей свою поставил. Место ему досталось в самом конце Заглипища. За двором сразу начинался луг, за огородом — болото, густые лозняки. Что луг недалеко, это чувствовалось по всему и в доме, и во дворе. На окнах у тети всегда стояли луговые цветы, в сенях сушились пахучие травы, во дворе — снопы длинной гибкой лозы, березовые жердочки. Прибежишь к тете поиграть, а у нее то свежая рыба, то пищит во дворе дикий утенок или подрезанный косой коростель — обязательно находилось что-либо интересное.

Славное было место, да уж больно глухое. Зимой как задует да как заметет со всех сторон, как навалит снегу под самые стрехи — по неделям на селе не показывались, пока люди не натопчут тропок.

Зимой тетя часто, забежав к нам в хату, не то хвалилась, не то жаловалась:

— Нынче к нам снова гость приходил…

Гостями она называла волков. Темными холодными ночами они частенько бродили возле их двора.

Помню, как-то я заночевал у тети. Едва все уснули (тетя говорила, что она и первого сна еще не увидела), как во дворе залаяла и завыла собака, забеспокоилась в хлеву корова. Дядя Андрей тотчас зажег лампу, накинул на плечи кожух, сунул босые ноги в валенки и с ружьем выскочил за дверь. Ну и ахнуло же ружье! А огонь полыхнул — прямо весь двор осветил.

— Ранил, кажется, — сказал, войдя в хату, дядя. — Трое их было. Один на крышу залез, холера.

Из-за этих «гостей» тетя Марина всю жизнь собиралась переселиться в деревню, поближе к людям. Да так до войны и не переселилась. А потом немцы добрались до ее хаты, порядок навели — и головешек не осталось.

Зимовала тетя у золовки. Снова чужая хата, снова чужая печь. Так это же ладно, пока все ладно. А случись что, куда денешься с детьми? А их вон сколько, мал мала меньше: Федос, Манька, Ганя, Коля; Федосу десять, а Коля и вовсе под стол пешком ходит. Как ни крути, нужно тете думать о своей хате.

Ее свекровь умерла в самую заваруху, три дня в хате лежала, пока спохватились. И хоронили так, что никто не слыхал и не видал. Ни попа, ни поминок: пальба кругом. И остался ничейным старухин двор. Садик тоже был, старый, правда, но если досмотреть толком, можно бы и яблочко съесть. «Ну, — думала тетя, — уляжется бой — переселюсь в свекрухину хату. Место хорошее, людная улица. Буду уже там век вековать».

Но немцы и ту хату растащили. Осталось всего несколько венцов, ниже окон. Простенки по двору разбросали. А пока тетя засевала в Заглинище свой огород, исчезли и простенки. Это уже соседи, видно, погрелись. И тогда тетя отважилась:

— Будь что будет. Поживем, дети, в саду. Ночи теплые, в шалаше переспим, а к зиме хатенку слепим.

Детям это, известно, праздник: интересно спать в шалаше.

По утрам тетя топит уцелевшую печь, и вся улица видит, как она чугуны ставит, что у нее варится. Стен нет, печь во дворе. А тете и горя мало. Ожила она, расторопной стала, все в руках горит: завтрак готовит, курицу из проса вон гонит да еще и плотнику, глядишь, поможет.

Некогда ей руки опускать.

А дело-то хитрое — сложить из нескольких тех венцов целую хату. Мамуля, который не только в железе толк знает, но и топор ловко держит в руках, взялся было поставить сруб за мешок нового жита и пять мешков картошки, а потом пересчитал бревна и закрутил своим длинным носом:

— Ничего не выйдет, Марина. Не стоит и затевать.

А тетя подумала, что он цену набивает, и давай уламывать:

— Будто мне хоромы нужны. Ты сделай только, чтобы печь стала да кровать — и все. Два окошка: одно — сюда, другое — туда. Мне не танцевать…

— Ну, как хочешь, — сдался Мамуля, но предупредил: — Только уговор: не хватит лесу — все равно плата сполна.

И вот вчера он положил последнее бревно и воткнул топор в колодку:

— Шабаш! Я ведь тебе говорил.

Леса в самом деле на сруб не хватило. Только простенки между окнами вывели — и во дворе хоть шаром покати. А все потому, что бревна были гнилые. Тронешь с места — труха сыплется. Ну куда его класть — в сторону, в сторону.

— А зачем же ты так размахнулся? — возмутилась тетя, обойдя сруб. — Куда мне такое гумно?

Плотник лишь сплюнул с досады: было то «гумно» не больше нашего свинушника.

— Что же мне теперь делать, мой племянничек? — горюет тетя. — Был бы Андрей жив…

Если б да кабы, да росли во рту грибы, так был бы то не рот, а огород. Нет дяди Андрея, и говорить не о чем. Надо своим умом жить. И я приказал:

— Берите пилу, топор и веревку. Пойдем!

— Куда пойдем? — ошарашенно посмотрела на меня тетя Марина.

— В лес.

Мамуля покачал головой: ну и ну. В лес? За шесть километров? Дойти-то мы дойдем, а дальше что? Это, по-нашему, шуточки — сосну свалить? Да и дюжий мужик не пойдет в лес, сала не подъевши. Ну, скажем, свалили. А как ее приволочешь? На себе, что ли? Ни коня, ни вола Нинка ни за что не даст, потому что не одна на селе такая Марина. В колхозе куда ни кинь — все клин. Где ты всех пожалеешь?

Взяла тетя пилу и топор, веревки не нашла — моток немецкого кабеля прихватила. И пошли мы. Мамуля только глазами нас проводил. На его худощавом носатом лице было написано: «У бабы ум короток, а дитя и вовсе ничего не смыслит. Что с них взять?»

Луг еще не скошен. По сторонам тропинки стоит густая, высокая трава, радуют глаз цветы: ярко-красная иванова кровь, голубые колокольчики. Кигикают над болотом чибисы. То и дело из под самого носа с шумом взлетают утки. Я вздрагиваю от неожиданности, а потом спешу к тому месту, где сидела утка, и шарю в траве. Напрасно, нет гнезда. Просто жируют.

— Может, вернемся? — время от времени повторяет тетя. — Ну что мы там сделаем? Что мы сделаем? Только людей насмешим.

Она уверена, что дальше Сожа нам путь заказан. Постоим на берегу, посмотрим, как там, за рекой, растет лес, и повернем назад. По правде говоря, меня Сож тоже беспокоит. Я-то переплыву, а тетя как?