Самуил Полетаев - Второе небо

И за кого не пили! За отца, за мамку, за гостей, и за него, за Ивку, и за мир во всем мире, и за всех ребятишек на свете. От шума гудела изба.

Только вдруг за столом все примолкли. Тихо стало, слышалось даже, как ходики стучат. На столе объявился незваный гость — Барсик! Как очутился он здесь, непонятно. Лапами прижимал кусочек печенки, рвал зубами и мотал головой, урчал и кашлял, бросая злые взгляды вокруг, будто кто собирался добычу отнять. Ивка хвать его за шиворот — вон отсюда, усатая шельма! Но взрослые не дали, смотрели на Барсика и улыбались, а тот целый спектакль давал. Панас, перебирая на столе пальцами, подкрадывался к нему. Барсик настораживал уши, готовый драться, а когда пальцы убегали обратно, снова принимался за печенку.

А где же Стрелка? Ивка выбрался из-за стола, поискал ее и нашел на лежанке. Стрелка следила за солнечным зайчиком, годила лапкой, пытаясь прижать его к рядну, но зайчик переползал по лапке. Глаза неотступно следили за ним, круглые и удивленные. Обнюхала кусочек сала, подсунутый Ивкой, но есть не стала, отвернулась и снова — шлеп по зайчику! Хотела схватить его и уволочь, а тот не давался…

Обидно Ивке за Стрелку. Оставил ее в покое, укараулил минутку, схватил Барсика со стола и в угол уволок. Барсик успел зацепить печенку и сидел за печкой с набитым брюхом, еле дышал. Никто не мешал ему — ешь свою печенку, жадина! А он и есть уже не мог, но на всякий случай все равно бросал грозные взгляды вокруг.

Ивка пролез под столом и уселся Панасу на колени. Что бы тот ни делал, Ивка все за ним повторял. Панас потянется к сковородке, Ивка тоже кусочек возьмет. Панас губы оближет, Ивка тоже облизнет. Панас бороду погладит, Ивка тоже почешет себе подбородок.

— Чистая обезьяна! — смеялись за столом. — Цирк!

— Панасу бы только с ним и возиться! Своих-то нет…

Он бы, Ивка, пошел к Панасу в подручные и не вылезал бы из кузницы, помогая в делах.

Из горницы принесли гитару, передали Панасу.

— Слазь, — сказала Маруся. — Панас нам что-сь сыграет…

Панас погладил гитару ладонью, поковырял струны грубыми, в заусенцах пальцами и задумчиво сказал:

— Забыл я, как играется, давно не играл.

— Спой, раз общество просит.

— Ну, разве что старинную… Только уж все вместе. — И затянул баском:

Затянули вразброд и гости. Да только сразу как-то выбились из разноголосицы два голоса: один Панасов — хрипловатый, гудящий и осторожный, словно боялся дать себе полную силу, чтобы не заглушить другой — чистый и задумчивый, нежный и высокий мамкин голос.

Тихо и грустно звучала песня, унося всех за деревенскую околицу, в дальние поля и леса, где мир был светел и широк, где хоровод водили ветер, солнце и облака и где бродила по тропочке девчонка, жалуясь на печальную, горемычную участь свою:

Песня отзвучала и замерла. Из дальних полей, из-за сельской околицы вплыли в избу лежанка со Стрелкой, навострившей уши и забывшей про зайчика, отец, закрывший глаза, притихшие гости за столом. Лица у всех были добрые и задумчивые.

— Складно у вас получается, — сказала тетя Маруся и смахнула слезы с ресниц.

— А вы что же не поддержали? — спросила Клава.

Она отодвинулась от Панаса и стала торопливо прибирать стол.

Когда это появилась Лариса в избе? Никто и не заметил — сейчас вошла или давно уже стоит и слушает? Она едва умещалась в дверях, стояла, поджав губы, уперши руки в бока. Клава первой увидела ее, засуетилась виновато, принесла на сковородке сала и обтерла стакан полотенцем:

— Сейчас вина принесу.

Лариса метнула взгляд на Панаса:

— Забыл про наряд-то? Федор что тебе сказал?

— Подсаживайся, кума, — стали упрашивать гости.

— Когда ж поспеешь сделать-то? — Лариса повысила голос. — Кабы Федя не племянник мне, давно бы из кузницы прогнали тебя, бездельный ты человек!

— Да куда ж его из кузницы? Сам он ее по бревнышку сложил, как же так-то?

— А вот так-то! — распалялась Лариса. — На то он и бригадир, на то и власть ему большая дадена!

— Да где ж еще такого кузнеца сыщут?

— Захочет и прогонит, — куражилась Лариса, чувствуя, как распирает ее от силы и власти, даденной племяннику Федору. — Скажет председателю, его и прогонят взашей!

— Прогонят! — засмеялись в горнице. — Его в Стратонове ждут не дождутся, сварщик в РТС им требуется.

— Да он в город на любой завод устроится, чего он здесь не видел?

— Возьмет и сам уйдет отсюда, — шумели гости. — Чего ты к нему цепляешься?

— Да подавитесь вы с ним, с разлюбезным своим! — освирепела Лариса. — Да на кой он мне, леший, сдался? Да что я в нем, голодранце, не видела?..

И пошла, и пошла, и пошла — никому слова молвить не дает, все сидят, слушают да переглядываются.

Панас встал из-за стола, повел широкими плечами.

— Утишься! — сказал он и ласково так, укоряюще посмотрел на нее. — День еще не кончился, успею сделать наряд. Не порти людям праздника…

Лариса глянула на мужа, тут же и осеклась, словно бежала и споткнулась вдруг. Из сеней вышла Клава с бутылкой вина.

— Некогда мне распивать, — сказала Лариса подобревшим голосом. — Дел-то моих никто за меня не сделает.

— Ну возьми хоть сала с собой.

Клава увела ее в сени и открыла кадку:

— Бери!

Лариса деловито разгребла верхний слой, извлекла из-под низа кусок, прикинула на ладони, положила сверху кусок поменьше и присыпала солью.

— Ладный-то кабанчик, — сказала она. — Пудов на восемь потянет.

— Где уж! В нем и шести не будет. Рано мы его порешили. Кабы не Васина болезнь, ему еще погулять надо…

— Как же шесть? Что я, не знаю, не видела? Да и по кадке видно — все в нем семь, не менее.

— Кто его знает, не замеряла…

— Я и говорю — семь, не менее. Тряпица-то у тебя есть завернуть во что?

Клава принесла чистое полотенце. Лариса рассмотрела на нем вышитых петухов и аккуратно завернула.

— Полотенце опосля тебе верну, не волнуйся. — И, не оборачиваясь, крикнула в избу: — Сколько ждать-то тебя?

Панас вышел, сильно пригнувшись в дверях, пошел за Ларисой, держась поодаль. Сразу опустело в избе, от веселья не осталось и следа. Ивка бросился к окну и долго смотрел, как удалялись Панас и Лариса.

Было утро следующего дня. Мать вошла в избу и присела к столу. Оторвав клочок от газеты, карандашом стала что-то подсчитывать, поднимала голову, смотрела в угол и снова писала.

— Ты что, мам, пишешь? — спросил Ивка.

— Ой, не спрашивай, сынок! Все считаю, что купить надо. А что мы с поросенка выручим, неизвестно — свинина нынче дешевая очень.