Леонид Конторович - Колька и Наташа

Раздался общий одобрительный гул.

— Н-но, ты, — попятился Генка, озираясь, как затравленный заяц, — не очень-то! Да-да, не очень-то…

— Не тронь его, — властно вмешался Колька и обратился к Каланче:

— Довольно! Скажи, чтоб не задирали… Да ты не усмехайся, Каланча, — голос Кольки постепенно крепчал. Чего усмехаешься? Чего кривишь рот? Вас еще надо проучить, если хочешь знать.

Каланча искренне удивился Кольке. По натуре смелый, он уважал это качество в других.

— Парень, на кого ты полез? Кого стращаешь?

— Да чего мне стращать — вас десять, а нас двое. Ты лучше скажи, кого трогаете. Знаешь, кого? Ну, говори. Молчишь? Сына музыканта, который играл для красных бойцов. Нет, ты слушай, Каланча, не маши руками. Ты знаешь, музыкант совсем больной был, а играл для красноармейцев. Лоб весь в поту, щеки красные, а он свое делает, смычком водит. Он не пожалел себя для них, а вы?

Каланча, как и все беспризорники, озадаченный таким горячим выступлением, молчал.

А возмущенный Колька свирепо наступал:

— А вы? Деньги у Генки отобрали, деньги, которые на мед для отца. Вот что вы натворили, — от волнения Колька поперхнулся и резко взмахнул рукой.

— А теперь, — сказал он в наступившей тишине, — может, старик уж… За что вам ни один красноармеец спасибо не скажет…

Генка, взвинченный всеми событиями, тронутый проникновенной речью Кольки, начал потихоньку всхлипывать, будто в самом деле отец у него уже умер.

Каланча и вся его ватага были на концерте, вернее, вертелись у дверей здания. Проникнуть в зрительный зал им не удалось — там было полно народу. Но они слышали музыку, шумные аплодисменты и топот ног. И сами не менее бурно приветствовали концерт, выражая восторг свистом.

Но откуда Каланча и его команда могли знать, что скрипач — отец Генки — и что отобранные деньги предназначались для покупки меда?

В конце концов, не так уж много денег забрано у Генки, чтобы поднимать такой шум и заслужить неодобрение красноармейцев. Последнее особенно обидно, ибо кто из беспризорников не мечтал стать бойцом Красной Армии?

Сколько об этом велось разговоров во время беспокойных ночевок в подвалах, на чердаках, на заброшенных баржах…

В общем, скверная история.

Каланча, выигрывая время для раздумья, закашлялся. Кашлял он так долго и протяжно, что это, наконец, могло показаться подозрительным.

Мальчишка с плутоватыми глазами бойко выкрикнул:

— Слышь, Каланча, они нас на удочку ловят. Гляди в оба.

Другой беспризорник, со скуластым лицом, в рваном полушубке, прохрипел:

— Деньги, Каланча, нам самим пригодятся. Мы на них жареную картошку да требуху в пару купим. Вкуснота! Нашелся какой ловкий — «отдай». Всыпать — туда им и дорога.

— Цыть у меня, ты, молчи! — прикрикнул на него Каланча. — Я сам поговорю с этими птенчиками.

Он выпрямился и с головы до ног смерил Кольку подозрительным взглядом. Рыжий чуб его повис над сощуренными глазами:

— Ты не брешешь? Если брешешь — берегись, парень. А может быть, разжалобить мечтаешь? Гляди, хуже будет, пустой номер. Но ежели… ежели правда деньги для больного. Тут уж… Но ты докажи. Или, не будь я Каланчей, если с тобой не разделаюсь…

Серьезный оборот дела не испугал, а обрадовал Кольку.

— За кого ты меня принимаешь? — возмутился он. — Генка, покажи рецепт. А то, видишь, не доверяют.

— Он никогда не врет, — расхрабрился Генка и поспешно достал рецепт.

Каланча подержал в руках бумажку. Читать он не мог, но это его не смутило. С озабоченно деловым видом посмотрел ее на свет, как обычно на базаре проверяли деньги, зачем-то понюхал, прищелкнул пальцами и буркнул себе под нос: «М-да».

Священнодействие свершилось при абсолютной тишине.

— Пожалуй, все правильно.

— Видал? — продолжал храбриться Генка. — Видал?

— Видал! Только ты помалкивай, не суйся в волки с телячьим хвостом, — поморщился Каланча. И внезапно горячо и зло заговорил: — Зачем деньги отдавал? Только за одно за это наломать тебе бока надо. Если бы это было для моего батьки, да я с самим чертом срезался, зубами вцепился, а деньги шиш отдал бы. Гляди, какой Колька, — не побоялся нас, а у тебя кишка тонка.

— Правильно! По-нашему!.. — крикнул мальчишка с плутоватыми глазами. — Каланча никому не уступит, он у нас не из таковских.

— Помалкивай, — оборвал его Каланча и, снова обращаясь к Генке, заключил: — Размазня ты, Минор, вот кто ты. — Он с презрением плюнул сквозь зубы. — Держи бумажки да давай за медом и в аптеку… Ну, беги, дуй, пошевеливайся! А то как поддам, что стрелой полетишь! — И снова глухо закашлялся, закрыв лицо рукой.

Лицо у Генки стало невероятно глупым. Не веря своим глазам, он смотрел то на деньги, то на беспризорников.

— Ишь, рот раскрыл, — насмешливо сказал мальчишка с лукавыми глазами. — У него отец помирает, а он рот до ворот, ворон ловить собирается.

Кругом расхохотались.

Колька не мог скрыть радости. Как все хорошо кончилось! Но вдруг мальчишка в рваном пиджаке недовольно проворчал:

— Значит, лопнула жареная картошка. Разжалобились! Нюни распустили. Эх, вы… Сами-то вы общипанные вороны. Пускай хоть половину деньжат отдаст…

— Кто сказал, что лопнула картошка? Хо-хо! Гроши у нас будут. Вот! — Каланча выхватил из кармана несколько катушек ниток и подбросил их вверх.

Сбивая друг друга с ног, толкаясь, свистя и крича, все ринулись собирать катушки.

Колька не отставал от других. Захватив две катушки, крепко сжимая их в руке, он подошел к Каланче и спросил:

— Где достал?

Каланча посмеивался, показывая большие желтые зубы.

— А тебе что? Тоже картошки или требухи захотелось?

Колька сжал губы и, зачем-то сняв шлем, разгладил короткие белобрысые волосы.

— Ну, знаешь ли… На кой черт мне требуха! Что я дома ее не ел? Тебя как зовут?

Каланча осторожно процедил:

— Ме-ня? А что?

— Ну скажи. Жаль, что ли?

— Вот привязался. Ну, Васькой.

Колька потянул его в сторону.

— Отойдем-ка, Вася, в сторону. Дело у меня к тебе есть.

Он решил выведать, откуда у Каланчи столько ниток. Он знал, из-за нехватки ниток мастерские перестали шить белье для красноармейцев. Об этом он и поведал Каланче. Рассказывая, Колька понимал — беспризорники легко не расстанутся со своим добром.

Василий недоверчиво слушал его, изредка перебивал: «А ты, парень, не врешь»?

Колька предложил:

— Если обману, можешь со мной сделать, что хочешь…

Такой ответ пришелся по душе Каланче. Он, конечно, мог сообщить о нитках кое-что важное, но для этого необходимо было убедиться в правдивости Колькиного рассказа. Колеблясь, он промолвил:

— Мне наплевать на нитки, если для дела. Но берегись обмануть Каланчу.