Иван Василенко - Золотые туфельки

Оркестр перебрался на деревянные подмостки, сколоченные тут же, между столов. Меланхолические вальсы из «Веселой вдовы» сменялись быстротемпными «Матчишем» и «Кек-уоком». На подмостки выходили то иллюзионист, превращавший дамские платочки в живых голубей, то встрепанный поэт, читавший разбитым, плачущим голосом стихи о «святом подвиге» белой армии, то танцоры, дробно отбивавшие чечётку. Наконец один из танцоров, он же и конферансье, объявил:

— Народный кукольный театр «Петрушка».

На скамьях захлопали, послышались выкрики:

— Даешь!

В городе уже крепко полюбили забавных кукол. Кубышка, подмигивая по старой клоунской привычке, расставил на подмостках ширмы, Ляся стала рядом. Василек, не посмевший взобраться наверх, чтобы, как всегда, стоять рядом с Лясей и, в случае чего, преданно защищать ее, вцепился в край подмостков и во все глаза смотрел на ширму.

Сперва все шло обычно: Петрушка пел, плясал, озорничал, колотил палкой капрала, попа, цыгана. Но вот Ляся объявила:

— Начинается новое представление: «Кот в сапогах».

Послышалось густое мяуканье, и на ширму вскарабкался толстый черный кот с зелеными глазами. Петрушка в страхе попятился:

— Музыкантша, это что же такое за чудовище морское?

— Это, Петр Иванович, не морское, а заморское, — ответила Ляся многозначительно.

— А можно его палкой?

— Да ты сначала поговори с ним, Петр Иванович.

— Кис-кис-кис!.. — позвал Петрушка. — Тебе чего надо?

— Дошел до меня слушок, будто ты на все руки мастерок, — басом ответил кот с легким иностранным акцентом и ласково замурлыкал.

— Будьте покойны, Кот Котович: захочу, так и блоху подкую.

— А сапоги мастерить умеешь?

— Ого!.. Лапти умел, а то чтоб сапоги не посмел! Много ли надо?

— Мрр… мрр… — еще ласковее замурлыкал кот. — Если будем делать вместе, то тысяч двести.

— Ты, кот, обалдел? На кой черт тебе такой задел?

И тут кот объяснил, что он уж старый, наел живот, обленился, а есть все больше хочется. Пошли белые мыши войной на серых. Кот помирился с белыми мышами, а те ему стали за это пленных серых доставлять. Все б хорошо, да трудно белым мышам в походах по болотам и полям без сапог маршировать.

— Ладно, — сказал Петрушка, — сяду сейчас за работу, а ты приходи в субботу: выдам тебе сапог партию на всю твою шатию, а тебе, кот, самые крепкие, большие, прямо как стальные.

Петрушка выдал коту сапоги, кот ушел, но вскоре вернулся: на ногах у него опорки. Уж не мурлычет, а ворчит:

— Ты что ж, обманом занимаешься? Песни поешь да прохлаждаешься, а подошвы на сапогах вширь и вкось потрескались!

— Ну?! Это я их малость не дожирил и в сушилке пересушил. Приходи в понедельник, смастерю тебе сапоги, и чересседельник.

Кот забрал новую партию сапог с чересседельником, но опять вернулся и уже не ворчит, а рычит — в первый же день сапоги расползлись.

Петрушка весело хохочет:

— Это я перезолил, кислоты с полпуда лишек в чан подложил! Жди меня в среду, я сам к тебе с товаром приеду.

Потом подкрадывается к коту и колотит его палкой, приговаривая:

— Получай сапоги! На-ка, ешь пироги!

Кот с ревом убегает. Но рева не слышно: его заглушает буйный хохот, несущийся со всех скамей.

Василек в восторге: никогда еще их театру так не хлопали, как сегодня.

Хлопал и сам Клиснеё, сидевший за отдельным столом в обществе священника, дам и старших служащих: плохо зная русский язык, он так и не понял зловещего для него смысла этой «милой народной сказки».

За смехом никто не услышал лошадиного топота и опомнились только тогда, когда у самых столов выросли два чубатых казака на взмыленных дончаках.

— Атставить! — скомандовал один из них. Смех и аплодисменты смолкли.

— Кто тут главный начальник?

Клиснеё недоуменно поднялся:

— Я эст главний начальник. Что вам угодно?

Казаки взяли под козырек:

— Господин начальник, его высокопревосходительство главнокомандующий вооруженными силами Юга России генерал-лейтенант Деникин выехали из Оружейного завода и изволят сейчас прибыть сюда.

Стало так тихо, что у самых дальних столов услышали, как грызут лошади удила.

Затем все заговорили, а около Клиснеё началась суета.

— Надо блюдо, блюдо!.. — истерически выкрикивала длинноносая лаборантка завода, прицепившая на голову шляпу с яркими цветами. — Хозяин должен высокого гостя с блюдом встречать.

Кто-то услужливо подвинул к Клиснеё огромное блюдо с фаршированной рыбиной аршина в полтора, и хозяин уже было взялся за него двумя руками, как толстенькая жена главного бухгалтера в ужасе воскликнула;

— Что вы делаете, мусье Клиснеё! Вы не знаете русского обычая: надо каравай, а не сома! Каравай и серебряную солонку с солью!

— Соли давай! — заорал повару бородатый заведующий хозяйством, вечно перехватывающий от излишнего усердия. — Давай соли, балда!

Меж тем во двор въехало еще несколько всадников. Они расположились так, что наглухо отделили двор от столов с людьми. Рабочие, став на скамьи, с любопытством следили за всеми этими приготовлениями.

С улицы донеслись автомобильные гудки, и во двор одна за другой въехали три открытые машины. Из них стали выходить военные с красными лампасами и генеральскими погонами, усатые, бритые, бородатые. Деникина сразу все узнали по портрету: плотный, в меру упитанный, с седой бородкой на полном лице, обтянутом сухой, как пергамент, кожей, он равнодушно, будто даже сонно, смотрел на неторопливо подходившего к нему ровным шагом Клиснеё с блюдом в руках. Видимо, главнокомандующему блюда эти давно уже надоели, он знал, что не торжественные речи официальных лиц решат вопрос об исходе борьбы, и если все-таки выслушивал обращенные к нему приветствия и принимал хлеб-соль, то потому, что этого избежать было невозможно.

Из последней машины вышли тоже военные, но в формах необычных: на одном, длинном и худом, был коричневый френч, лакированные краги темно-вишневого цвета и фуражка с карикатурно огромным верхом. Другой, маленький и толстенький, был в берете. Над головой третьего дрожал на пружинке большой розовый помпон, а на четвертом развевалась коротенькая юбка.

Все это были представители военных миссий разных стран, следовавших всюду за Деникиным и его штабом.

Боясь сбиться в русской речи, Клиснеё произнес свое короткое приветствие по-французски. Говорил он почтительно, но без тени подобострастия, и, когда Деникин выразил желание осмотреть завод, пошел не позади главнокомандующего, а рядом, как хозяин или по крайней мере компаньон. С тем же почтительным и в то же время независимым видом он и объяснения давал в цехах.

— Вот вы либеральничаете с рабочими, всякие празднества им устраиваете, а интендантство мне докладывает, что на фронт все чаще поступает недоброкачественная обувь, — с оттенком неудовольствия сказал Деникин. — Ваши сапоги плохо стреляют, господин председатель.