Елена Ильина - Шум и Шумок

— Динь-дилинь! — смеётся будильник. — Куда летишь, мальчик?

— Вчерашний день ищу, — отвечает Серёжа.

— Кто вчерашний день ищет, сегодняшний теряет, — говорит будильник.

— Как так? — спрашивает Серёжа.

— Так-так, — отвечает будильник.

И вдруг Серёжа видит — облачко уже не облачко, а календарь, и на нём уже не девятнадцатое декабря, а двадцатое, и не понедельник, а вторник.

— Вторник! — так и ахнул Серёжа. — Я два дня потерял!

Тут в самолёте что-то стукнуло, самолёт завертелся, Серёжа вскрикнул и открыл глаза.

Над ним стояла мама.

— Что с тобой, сынок? Ты чего испугался?

— А какой сегодня день? — спрашивает Серёжа.

— Воскресенье.

— Вот хорошо! — говорит Серёжа. — Значит, я ещё не совсем потерял вчерашний день, то есть сегодняшний?

— Почти потерял, — говорит мама. — Ну да уж ладно. Догоняй его, пока он и вправду не стал вчерашним.

— Так-так, — сказали часы.

Календарь ничего не сказал, но думал то же самое. Это был очень умный отрывной календарь. Он много знал, да помалкивал.

— Бабушка, мама уже дома? — спросила Катя Снегирёва, кладя в передней на стул школьную сумку.

— Нет ещё. Она сегодня работает с утра, — сказала бабушка.

— А Таня?

— Ну, Таня вернётся ещё не скоро.

— А Миша?

Бабушка пригладила маленькой морщинистой рукой растрепавшиеся Катины волосы.

— Только что привела его, — сказала она, любуясь своей загорелой светловолосой внучкой. — Сидит рисует. А ты пойди переоденься. Формочку повесь в шкаф. И Мише скажи — пусть переоденется.

Но Кате хотелось сейчас не переодеваться, а рассказывать про то, что было сегодня в школе.

— Знаешь, бабушка! — начала она. — К нам новенькая поступила, Наташа. Она на год старше меня. Ей одиннадцать лет. Мы с ней уже подружились.

— Это хорошо, — сказала бабушка. — Знаешь, что старая пословица говорит: «Нет друга — ищи, а найдёшь — береги».

Катя кивнула головой и продолжала:

— Людмила Фёдоровна говорит, что я стала коричневая, как жёлудь. А Настенька Егорова ещё больше загорела, чем я, — она в Артеке была! В Крыму! А Наташа Рябинина, новенькая, учится ещё и в музыкальной школе!

Кате хотелось обо многом рассказать бабушке, но в эту минуту в переднюю вбежал Миша.

Это был круглоголовый мальчик с тёмной чёлкой на лбу. В курточке с белым отложным воротником и в длинных отутюженных брюках он выглядел настоящим школьником.

— Мне бабушка книжку подарила! — закричал он. — Называется «Пушкин». А Наталья Петровна сказала, что я немножко грамотный. «Немножко» тоже считается! Она меня похвалила за стихотворение! А один мальчик — Шаповалов, такая у него фамилия, сказал, что он грамотный, а он только одну букву знает: «О». Но всё-таки его тоже похвалили. За стихотворение и за сидение.

— Как это за «сидение»? — спросила Катя.

— Он сидел хорошо.

— Эх ты, первачок-новичок!.. — сказала Катя.

— А ты у нас больно взрослая! — оборвала её бабушка.

Но Миша не обиделся на Катю.

— Когда урок кончился, — продолжал он, — Наталья Петровна нам сказала: «Идёмте на перемену». Мы пошли, а наперемена — длинная-предлинная, прямо как улица!

— Это ещё что за «наперемена»? — спросила Катя и переглянулась с бабушкой.

— Коридор, — объяснил Миша. — А хочешь, я покажу тебе, что я нарисовал?

И Миша потащил Катю за руку в комнату.

— Вот смотри! Нарисовал картину!

Рисунок изображал большой дом. Над домом висело огромное красное солнце, а по направлению к дому, держась за руки, похожие на палки, шли два человечка: один — повыше, другой — пониже.

— Это что за мурзилки? — спросила Катя.

— Какие мурзилки! — недовольно сказал Миша. — Это мы с бабушкой идём в школу. Вот бабушка, а вот я.

— А что это за большая жёлтая нога?

Миша возмутился:

— Это совсем не нога! Это дорога. Бульвар.

— А почему у этого человечка в руке чемодан?

— Это не чемодан! Это мой портфель.

Катя перевернула страницу альбома:

— Вот это получилось прямо замечательно! Это, наверно, твой класс? Особенно хорошо окна нарисованы.

В альбоме вдоль всей страницы были нарисованы треугольники парт, густо заштрихованные чёрным карандашом. За партами торчали какие-то не то человечки, не то зверьки с острыми мордочками. А перед ними стояло странное, тоже треугольное, существо с острым носом, в чёрной юбке и в синей кофте.

— Это ещё что за чучело? — спросила Катя. — И почему у него только одна рука?

— Сама ты чучело! — крикнул плачущим голосом Миша.

Тут в комнату вошла бабушка. Она тоже взглянула на Мишины рисунки.

— Это Наталья Петровна, — объяснил Миша. — Наша учительница. Другой руки тут не видно. — И, подумав, он грустно добавил: — У меня люди ещё не очень хорошо получаются.

— Ничего, голубчик, научишься рисовать и людей, — подбодрила его бабушка. — А пока скорей переодевайтесь, мойте руки и ставьте на стол тарелки. Я суп несу.

За обедом тоже только и было разговору что о школе.

— Наша новенькая, — говорила Катя, — болела очень долго, и мама решила оставить её на второй год. Раз болела, значит, не второгодница? Ведь каждый заболеть может. Правда, бабушка? Новенькая, и всё! А ребята спрашивают: «Почему же ты такая румяная, если болела?» А если она от природы такая? Правда, бабушка?

— Правда, правда, — соглашалась бабушка. — Кушай.

А Миша с жаром рассказывал:

— У нас парты стоят в три линейки. И краска на них блестящая-блестящая. А одна учительница вошла к нам и сказала: «Как хорошо все сидят! Я даже думала, что это — третий класс». И все-все нас хвалили. Даже совхоз.

— Что? — удивилась Катя. — Какой совхоз?

— Может быть, завхоз? — спросила бабушка.

— Да, да, завхоз! — вспомнил Миша.

Бабушка засмеялась:

— Ну и потеха с тобой! Хватит разговаривать.

И Катя тоже попросила:

— Помолчи хоть минутку, Мишенька. Дай раньше досказать мне.

Но Мише и самому хотелось говорить.

— Крышка от парты никогда не упадёт, потому что она прицеплена, — сказал он. — А знаете, что нам на завтра задали? Научиться застёгивать и расстёгивать портфель. И стихотворение выучить, которое в классе учили.

Катя только рукой махнула:

— Думаешь, мне ничего не задали? Побольше твоего!

После обеда Катя села за свой стол, раскрыла чистую тетрадку и принялась осторожно выводить, словно вышивать, букву за буквой, строку за строкой.