Иосиф Ликстанов - Первое имя

— Пань, спой «Полянку»? — потребовали ребята. — Залейся, Панёк!

Только-только он набрал воздуха, чтобы ударить с переборами и перехватами милую песню:

как дверь шумно распахнулась и вкатился Вадик.

— Николай Павлович, я за Панькой! — выпалил он, не обратив внимания на шиканье кружковцев. — Николай Павлович, сегодня рыбалка! Рыбалка с ночевой… Пань, собирайся! Григорий Васильевич уже к нам пришел с твоим ватником, и скоро машину подадут. Что ты сидишь как неживой!

— Кому нужно на рыбалку, мальчики? — сказал Николай Павлович. — Пестов, сегодня мы постараемся обойтись без тебя. Счастливого пути!

Рыбалка!.. Нет ничего прекраснее осенней рыбалки. О ней долго мечтают, к ней долго готовятся и под конец даже начинают сомневаться: да состоится ли вообще рыбалка в этом году, позволит ли погода? Но как же может не состояться рыбалка!

После надоедливых дождей небо на неделю-другую станет особенно высоким, воздух легким и острым, а дни наполнятся прозрачным золотом. И тогда горняки потянутся к Потеряйке, где их ждут смоленые долбленки, костры и гулянье.

Прежде чем лодка тронется в путь, придется поволноваться. Тысячу поводов для этого найдет Вадик. Почему долго не подают машину к дому? Почему она так медленно едет по лесопарку? И почему запаздывает вечер? Но все сделается в свое время. Спокойно погаснет в красно-медных, розовых и зеленоватых отсветах закат над Потеряйкой, рыбаки заберутся в просторную долбленку, днище которой выдолблено из толстой осины, а борта надставные, смотритель охотничьего угодья Фадей Сергеевич скажет: «Клев на уду, рыбу-кит на острогу!» — и, взмахнув снизу вверх белой бородой, столкнет лодку в воду.

Точно так же было и на этот раз.

Сначала плыли на веслах. Гребли все попеременно, за исключением Вадика, потому, что весла подчинялись ему неохотно и получалось много шума и брызг. С каждым взмахом весел лодка все глубже уходила в ночь, в тишину. Скалы и сосны на берегах стали черными, в небе густо зароились звезды, а в воде повисли синие огоньки.

— Начнем? — вполголоса спросил Филипп Константинович.

— Можем, — ответил Григорий Васильевич, уже стоявший на корме с шестом в руках.

Чиркнула спичка. Филипп Константинович поджег смольё — куски сухого соснового пня, сложенные на козе, то-есть на железных вилах, прилаженных к носу лодки; золотой пружиной развернулось пламя; душистый дым наполнил ноздри. Вадик принялся тереть глаза и расчихался.

Все вокруг сразу изменилось.

На небе сохранились только самые большие звезды, да и те стали тусклыми, неверными, а бесчисленные небесные искорки-пылинки бесследно исчезли. Лодку обступила темнота. Зато в воде, которая минуту назад была совсем черной, открылся подводный мир.

Мальчики свесили головы через борт лодки.

Отблески огня передвигались по мелкому чистому песку, собранному в мягкие складки там, где проходило сильное течение. На песке островками сидели водоросли — то пушистые, то вытянувшиеся по течению, как длинные, хорошо расчесанные волосы. И вдруг камень поднимал со дна мохнатую тупую морду, вдруг затонувшая коряга протянула к лодке волосатые лапы, вдруг дно круто падало в омут, и сердце чуть-чуть замирало над пустотой.

— Хорошо бы достать водолазный костюм и пойти по дну, как капитан Немо. Куда хочешь зайдешь и все посмотришь! — размечтался Вадик.

— Тише, болтушка, на берег высажу! — пригрозил сыну Колмогоров.

Начались Сто протоков, как железногорцы называли множество водяных тропинок, проложенных Потеряйкой, — таких узких, что с лодки можно было дотянуться до шершавых береговых скал.

Что-то дадут Сто протоков сегодня?.. Филипп Константинович стоит немного нагнувшись и вглядывается в воду. Почти незаметными движениями руки, отставленной в сторону, он отдает приказания своему напарнику, который шестом подталкивает лодку: «Медленнее… Немного правее… Еще медленнее. Стоп!»

Он оборачивается к мальчикам и молча показывает им за борт.

Что там? На что смотреть? На эти водоросли, почти сплошь застлавшие дно?.. Мальчики напрягают зрение до боли в глазах и ничего не видят. Водоросли шевелятся в струях течения, шевелятся тени водорослей на песке — и только. Но вдруг Паня вздрагивает. Среди водорослей с их равномерным движением он улавливает еще одно движение, тоже равномерное, но совсем особое. А в следующее мгновение Паня готов крикнуть: «Щука, щука!»

Длинная и узкая полосатая рыба, спящая среди водорослей, медленно поводит хвостом из стороны в сторону, и тень, лежащая на песке, повторяет каждое движение рыбы.

— Вижу, вижу! — шепчет Вадик. — Рыба-кит…

Тем временем Григорий Васильевич приостановил лодку, а Филипп Константинович навел острогу, приблизил ее к спящей щуке жальца остроги уже над самой щукой, так близко-близко…

«Ой, уйдет, уйдет!» — томится Паня.

Дальше все происходит молниеносно. На дне реки между водорослями рыжим облачком встает песок, взбитый заостроженной рыбой. Филипп Константинович выхватывает острогу с добычей из воды, и рыба хлещет воздух хвостом, обвивается вокруг остроги своим сильным телом. В руке Филиппе Константиновича топор. Рраз! — и, оглушенная ударом обуха по голове, тяжелая рыбина звучно шлепается на дно лодки.

— Ура! — вскрикивает Вадик и зажимает рот ладонью.

— Счет открыт, Григорий Васильевич, — сообщает Колмогоров. — Ваша очередь!

Он старается говорить равнодушно, будто ничего особенного не произошло, но в его голосе звучит задор, вызов.

— Попытаю и я счастья, — отвечает Пестов, меняясь местами со своим соперником и передавая ему шест.

Он тоже говорит спокойно, но это притворное спокойствие, сквозь которое явственно проступает разбуженная ловецкая ревность.

Нетерпеливо ждет исхода поединка Паня и свирепо шипит на Вадика, когда тот начинает болтать. Хочется, чтобы батька добыл щуку во всяком случае не меньшую, чем Колмогоровская.

— Сыграли вничью! — с торжеством восклицает Григорий Васильевич, бросая на дно лодки свою добычу. — Чем наша хуже вашей?

Изловчившись, Паня хватает рыбу под жабры.

— Ага, попалась, которая кусалась! — радуется он.

Огромной, тяжелой кажется ему рыба, добытая отцом. Просто бревно, а не щука!

Потом начинается самое прекрасное.

В руках у Пани холодный шест, доверенный ему старшими. Этим шестом он «пихается», то-есть толкает долбленку вперед и подводит ее к добыче. Спешить и небрежничать нельзя: поспешишь, нашумишь — спугнешь рыбу. Преисполненный чувства ответственности, он осторожно-осторожно жмет концом шеста в дно реки я, прикусив язык, ловит каждый жест рыбаков.