Всеволод Нестайко - Тореадоры из Васюковки

— Так вот… господа-товарищи, это вот… тут… в середине… прилетело к нам… Знаете откуда?.. С Сахалина… Да-да-… сотни и сотни, как видите, километров. А впереди, может, миллионы, а то и все миллиарды миллиардов километров… Знаете, что тут? Тут… тут… господа-товарищи… будущая еда астронавтов… звездных небожителей… будущего… Вот что это! Вы, уверен, слышали о чудесной водоросли — хлорелле… А? Так вот… в этом термосе — новый вид такой водоросли. Глобулус! Может, еще лучший, чем хлорелла… Мой сахалинский друг вывел в лаборатории… И прислал, чтобы мы… это самое… продолжили работу. Вырастили глобулус в природных условиях. Проверили, как он примется и будет расти. Понимаете, какая ответственность! Может же, вы себе представляете, астронавты когда-нибудь угостят нашим глобулусом марсиан или каких-нибудь других гавриков.

Мы с Явою слушали не дыша.

— Слышишь, еда астрономов, а мы… — шепчу я пересохшими губами.

— Астронавтов, дурило! Астрономы — это те, кто в трубы смотрят. Они сало едят и вареники, как мы с тобой.

— Сам дурило! Знаю! Это я так… Какой умный! — шепчу я. И представляется мне:

…Гигантская ракета на старте… Астронавты, которые заходят в ракету, люди у подножья ракеты… Вдруг они расступаются, пропуская автотележку, на которой штабели картонных коробок. На коробках большими буквами написано: «Глобулус», «Привет из Васюковки», «Глобулус „Супер-Васюковский“».

А потом — Марс. В прозрачном шлеме, в скафандре стоит астронавт на фоне фантастического марсианского пейзажа, окруженный марсианами, похожими на здоровенных головастиков, и угощает их глобулусом, выдавливая его из тюбика, как зубную пасту. Марсиане пробуют, чмокают от удовольствия и показывают большой палец — о! Только… чем их будут угощать, что же будут есть бедные астронавты, если мы с Явой в недобрый час перевернули этот термос? Помрут, бедолаги, с голода, не долетят до Марса.

— Глобулус — одноклеточная микроскопическая водоросль, — взволнованно рассказывает Фарадеевич, — и невооруженным глазом вы её, конечно, не увидите…

«Ой, кажется, и вооруженным тоже…» — дрожит моё сердце.

— Сегодня мы её, так сказать, посеем, потом начнем подкармливать… она начнет быстро размножаться, и тогда вы увидите…

«Увидите-увидите… если будет, что сеять… Ой, мамочки, зачем мы полезли, зачем трогали этот термос?»

Сейчас Фарадеевич открутит крышку и… И будет страшный «пшик», как говорит дед Салимон. Бардадым первый захохочет — я его знаю.

И кого… кого мы подводим! Человека, перед которым мы («гангстеры!») немеем от восхищения и становимся смирными, как овечки; человека, который, если спросить: «Кого ты больше любишь?» стоит у нас на третьем призовом месте (после мамы и папы), а то и частенько выходит на второе и даже на первое (когда папа: «А ну, снимай штаны, лоботряс!», а мама: «Вот подожди-подожди, я тебе уши пообрываю!»). Правда, эта любовь была скрытная, платоническая, издалека. Фарадеевич о ней, может, и не догадывался, потому что дело имел больше с этими бардадымскими старшеклассниками, которые нас («А ну, кыш, малявки!») на пушечный выстрел к нему не подпускали. Но тем более…

Фарадеевич отвинчивает крышку и торжественно произносит:

— Внимание, господа-товарищи, вы-ли…

Мы с Явою молниеносно переглянулись.

— Ой!

— Ой!

Сначала из кустов вылетело наше двухголосное ойканье, за ним сразу — мы.

Вы помните, в спектакле «Ревизор» Гоголя в конце немая сцена, когда все замирают в разных позах с раскрытыми ртами? Так вот, точно такая сцена имела место и теперь. На какой-то миг, конечно. Первым опомнился Фарадеевич.

— Что? — удивленно спросил он.

— Мы… — сказал Ява и взглянул на меня.

— Мы… — сказал я и взглянул на Бардадыма.

— Мы… — повторил Ява и тоже посмотрел на Бардадыма. — Мы… только вам можем… по секрету…

Фарадеевич улыбнулся.

— По секрету, так по секрету. Я люблю секреты.

Он отошел с нами в сторону и наклонился, подставляя ухо. И мы, перебивая друг друга, шепотом выложили в это ухо совершенно всё. Под конец Ява сказал:

— А теперь скажите всем… Пусть нам надают… по западному полушарию… Мы согласны.

Фарадеевич как-то странно скривился и протянул:

— Вот оно что… Хорошо…

Потом решительно направился к юннатам. Мы, заложив руки за спины, как арестанты, поплелись за ним.

— Так вот, господа-товарищи, сказал Фарадеевич. — Эти молодые люди (мы опустили головы) предлагают сначала хорошо укрепить плотину, очистить плёс, а уже тогда…

Мы вздрогнули, не веря своим ушам. Фарадеевич наклонился к нам и шепнул:

— Думаю, того, что осталось, хватит.

Потом выпрямился и громко произнёс:

— Думаю, правильно предлагают они, а?

— Хорошо! Правильно!

— Очистить! Конечно! — послышались голоса.

— Секрет! — сквозь зубы процедил Гришка Бардадым и дал по затылку своими граблями сначала мне, а потом Яве.

Да мы даже не почувствовали. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

А когда юннаты полезли укреплять плотину и расчищать озерцо от ряски, мы с таким азартом взялись помогать, что вода вокруг нас забурлила, закипела.

То и дело мы бросали на Фарадеевича восторженные, восхищенные взгляды. Вот же человек! Вот человек! Если бы сказал нам сейчас: «Пейте, мальчишки, озеро!» — ей-богу, выхлебали бы до дна! Вскоре озеро было бы чистое — ни рясочки. Все вылазят на берег.

Фарадеевич наклоняет термос, и тоненькой струйкой льётся в озеро прозрачная жидкость (что, как выяснилось потом, было «питательной средой», в которой был глобулус). Льётся и журчит. Льётся и журчит. Это журчание кажется нам волшебной музыкой.

— Скажите, пожалуйста, — робко спрашивает Ява, — а какой он будет? Когда примется?

— Какой? Видите этот плёс? Он будет — переливчато-изумрудным, как… как шёлк. Представляете?

Мы закивали головами, хотя я, честно говоря, не очень себе представлял.

— А какой же он на вкус? — послышался сзади голос Бурмило (мы еще раньше увидели его взлохмаченную голову, что выглядывала из «президенции», но нам было не до него).

— Как вам сказать, — обернулся к Бурмиле Фарадеевич. — Сам не пробовал. Но думаю, что похож на салат.

— На салат? Скажите! Выходит, под «Столичную» самое то. Люблю салатики… Дадите хоть попробовать с первого урожая? — И он хрипло загоготал.

— А почему же не дать? Пожалуйста, — так доброжелательно ответил Фарадеевич, что Бурмило смутился: — Да нет, я шучу. Это я так, посмеялся… для смеха.

Мне даже показалось, что он покраснел. Я взглянул на него и подумал: «Неужели вот это шпион? Живой шпион? Тьфу! Какой-то совсем не похожий. Ни в одном фильме не было шпионов, которые краснели. Ни в одной книжке детективной…»

Но Яве я ничего не сказал, не рискнул.