Андрей Некрасов - Завидная биография

— Ну, тогда давай, Борька, запоминай, ход-то чей, твой? Там доиграем!

И, склонившись над доской, ребята быстро заговорили вполголоса:

— Значит, тут белый король, ладья, две пешки, тут слон, тут пешка… Запомнишь, Лешка? Мы сейчас, Зоя Павловна.

Дмитрий Трофимович рассудил так: где рыба, там и народ, а где народ, там молва. Значит, сразу все адреса узнаем.

А рыба, по данным разведки, пошла к Мартышечьей косе, к устью Урала…

— Пойдем и мы на Мартышку, пошукаем, — сказал Дмитрий Трофимович и велел отдавать концы.

«Ломоносов» гудком попрощался с заводом, отвалил от высокого смоленого борта и полным ходом пошел на восток, оставляя позади широкий след, ясно очерченный двумя полосками пены.

За кормой, предвещая ветреный день, садилось в море большое красное солнце. Потом сразу, без сумерек, нахлынула темнота, звезды зажглись в вышине, а кругом со всех сторон замелькали далекие и близкие огоньки.

— Вон оно, наше море, какое, как большая деревня, — сказал капитан. — Ну, посмотрим, однако, что завтрашний день нам скажет. Утро вечера мудренее.

Утром Зоя пришла к капитану.

— Ребят бы взять на мостик. Можно, Дмитрий Трофимович? — спросила она, но капитан отказал наотрез.

— Троих бы взял, Зоя Павловна, слова бы не сказал, а ну как выполним наш с вами план? Тогда как: всех девятнадцать пускать? Самому встать негде будет. А не пустишь — обиды пойдут, а то, глядишь, и слезы… Рыбаки-то они заправские, а все-таки дети.

Но ребята и не просились на мостик. Они сидели в салоне, играли в домино и только изредка выходили на палубу. Выйдут, посмотрят и опять забьются либо в салон, либо в машину. Там, в машине, они оглядывали блестящие шатуны, черные цилиндры, медные приборы, что-то показывали руками, что-то объясняли друг другу.

Зоя удивлялась: такая красота кругом, а им нипочем. А капитан на Зою дивился:

— Ну, я по должности здесь, а вы-то, Зоя Павловна? Пошли бы в каюту, отдохнули. Вас-то кто держит на мостике?

— Да ведь красота-то какая! — возражала Зоя.

— А какая тут красота? Вода и вода. Да и той маловато. Вон, глядите, муть какая. Еще и парусов не видно, а мы скоро брюхом начнем цеплять… С утра самым малым идем, а вы говорите — красота. Никакой тут красоты нет, одни банки да шалыги — мели, проще сказать.

— А вы вон туда посмотрите, разве не красиво? — сказала Зоя, указав на горизонт.

Там сверкающая белая полоса разделяла небо и море.

— Это ничего, это красиво, пожалуй. У нас так-то на севере льды в море стоят, а здесь паруса. Вон их сколько. Как раз то, что нам нужно.

И, обернувшись к рулевому, он показал рукой:

— Вот так и держи, Вася, прямо на них, на середину.

Скоро из сплошной белой стены стали выделяться зубчики парусов, и в бинокль можно было уже разглядеть отдельные кораблики-реюшки.

Тут их были не единицы, не десятки, а сотни. Сотни маленьких корабликов, и все они держались вместе, вместе плыли, вместе поворачивали — как стайки птиц в полете.

В бинокль казалось, что до них рукой подать, но «Ломоносов» еле шел, самым малым ходом. Матрос на носу все время бросал наметку и с каждым разом выкрикивал меньшую глубину.

Дмитрий Трофимович, крепко вцепившись в поручни, склонился над палубой. Весь он, казалось, превратился в зрение и в слух, но вдруг выпрямился, махнул рукой и резко повернул ручку телеграфа.

В глубине парохода звякнул сигнальный колокольчик, такой же колокольчик откликнулся на мостике, красная стрелка телеграфа уперлась в слово «стоп». Машина вздохнула: «У-уф!» — и замолчала. Тихо шевеля плицами, «Ломоносов» остановился.

— Стоп, приехали, — сказал Дорофеев, глянув за борт. — Что дальше будем делать, Зоя Павловна?

— А что можно сделать?

— Вперед итти нельзя. Пешком тут не пройдешь, на шлюпке за ними не угонишься… И назад итти опять нельзя — вроде стыдно. Ну что ж, постоим, подымим, может, сами подойдут. Рыбаки — народ догадливый.

И верно, скоро стало видно в бинокль, как от стайки отделилось два белых пятнышка. Сперва они шли вместе, рядом, потом одно стало быстро вырываться вперед.

Часа через два простым глазом можно уже было разобрать и паруса, и реюшку, и людей на ней, а еще через час, с шумом подминая мутную воду, распустив паруса бабочкой, реюшка подошла под корму «Ломоносова» и лихо развернулась метрах в десяти. Паруса затрепетали на мачтах, рухнули на палубу, и, слегка покачиваясь на легкой зыби, реюшка на шестах подошла к борту.

Минуту спустя командир — загорелый, высокий рыбак в холщовых штанах, подпоясанных обрывком сети, в полосатой матросской тельняшке, босой, с непокрытой головой — уже стоял на мостике и беседовал с капитаном.

— К вам, товарищ Дорофеев, просьба от всего народа, — говорил он, немного волнуясь. — Вы все равно зашли, так, может, возьмете у нас пассажиров. Хоть до города, хоть до завода, куда-нибудь, чтобы выбраться только из черней.

— Да где они, пассажиры-то ваши?

— Следом идут. Я-то вперед побежал, налегке, опасались, как бы не ушли вы.

— А что за народ?

— Народ подходящий, товарищ капитан, хороший народ. Мы бы их нипочем не пустили, да тут такое дело — в школу им пора. Ученики это, ребятишки. Помогали нам летом, а сейчас время им вышло.

— Вон как! — засмеялся Дмитрий Трофимович. — Гляди-ка, Зоя Павловна: мы за ними гонялись, а они к нам спешат… Так сколько, говоришь, пассажиров-то? — обратился он к рыбаку.

— Пятнадцать душ.

— А мне шестнадцать нужно. Шестнадцатого нет у вас?

— Шестнадцатого нема, — засмеялся рыбак, — что есть, все отдаем, без остатка. Вон они, часу не пройдет, здесь будут. Ветерок-то свежеет.

— То-то и беда, что свежеет, — сказал капитан, глядя на горизонт. — Я бы и день простоял, кабы не свежел, а так боюсь: дорого мне этот час обойдется. Ну, да ладно, постоим, подождем, за тем пришли. Я уж с мостика не пойду, а вы, Зоя Павловна, пошли бы угостили гонца, за такую весть угостить стоит.

Ветерок и вправду свежел. Уже не ветерок, а настоящий ветер гнал мутные волны. Уже посвистывало в снастях, и кое-где по волнам катились белые гребешки. Отставшая реюшка быстро приближалась к пароходу и скоро, так же как и первая, обронив паруса, подчалила к борту.

На борту уже ждали. Ловкие матросские руки хватали один за другим сундучки, мешки, узелочки, поданные снизу, а потом цепкие, как котята, чуть не все разом вскарабкались на борт шесть загорелых девочек и девять мальчиков.

Вскарабкались, сбились в тесную кучку, словно боясь потерять друг друга, и встали на борту, переговариваясь вполголоса и озираясь на незнакомых людей.

Зоя вышла на палубу и не успела шагу ступить, как высокая девочка в латаных лыжных штанах, в ватной курточке нараспашку, в теплом платке на голове, раскинув руки, взвизгнула на весь пароход и с разгону кинулась Зое на шею.