Владимир Добряков - Зуб мамонта

— А все — руки. Я ей, голубке, скажу: театру — восемь часов отдай. Согласен. Остальное — дому, мужу законному. Сад к тому же, не забывай. А как же! Я ей, Кире, еще так скажу…

Что еще хотел Петр Шмаков сказать Кире, осталось неизвестным. В комнате вдруг зазвонил звонок. Перестал. Снова коротко звякнул. Петр секунду глядел вверх, на звонок, подававший сигнал тревоги. Затем грузно поднялся и, наливаясь краснотой, выскочил за дверь. В коридоре поискал палку (стояла здесь палка, все собирался к вилам приладить), а теперь — нет ее. И от того, что не нашел палки, ярость еще сильнее захлестнула его. Грохнул кулаком в дверь и кинулся в темноту сада…

Звонок в комнате ребята не услышали. Но когда Мишка за что-то зацепился ногой и, нагнувшись, потрогал жилку, то сразу подумал, что это и есть ловушка.

— Бежим! — испуганно выдохнул он. А через секунду до их ушей донесся треск распахнувшейся двери.

Первым в раздвинутые доски забора протиснулся Тигра (он ближе всех был к забору), за ним пулей выскочил Мишка. Толик, со страхом слышавший топот ног, успел лишь просунуть в дыру голову — сильная рука вдруг рванула его назад. Он сжался, втянул голову в плечи, и тут же его тяжело, будто молотом, ударило в бок, спину, по плечу. И снова — в бок, да так — словно треснуло что-то внутри.

«Все. Конец. Убьет…» — тупо и безысходно отдалось в голове Толика.

Слух о том, что сын машиниста Белявкина, избитый, в бессознательном состоянии отправлен на «скорой помощи» в больницу, разнесся почти мгновенно. Да и как было не разнестись слуху! Чуть не убили мальчонку! И за что? В сад полез. Такого и не припомнят, когда еще было. Ну, пошуметь, постращать, хворостиной вытянуть — это сколько угодно. Но чтобы так жестоко, до полусмерти — такого не бывало. И кто поднял руку — Петр Шмаков! Да у него этих яблок — хоть свиней корми. Каждый день продают на базаре. И не за яблоками, говорят, полезли — про какую-то хитрую сигнализацию им, понимаешь, хотелось проведать. Известное дело — ребятишки!

Слух разнесся в тот же вечер. Шмаков и в себя прийти толком не успел.

Тигра и Мишка, успевшие проскочить в дыру, сначала было кинулись по балочке вниз, но потом сообразили — они же товарища бросили! Одного. В беде. Мишка сказал: «Идем обратно». И как ни жутко было возвращаться — тихонечко, стараясь не шуметь, они снова возвратились к саду Шмаковых. Услышали голоса. Мишка прильнул к щели и увидел, как зажглась спичка и незнакомый голос испуганно произнес:

— Эк ты его! Сапогом, что ли?.. Так и прибить можно… Дышит? Послушай…

И хриплый голос Петра:

— Еще посвети… Ближе… Черт, не слышу. Не бьется… Неужто… того?

Мишка по другую сторону забора похолодел: «Убили!..» Он потянул друга за руку. Отступили на несколько шагов и, не сговариваясь, во весь дух помчались от страшного сада. По дороге распределили обязанности: Тигра бежит к дому машиниста Белявкина, а Мишка, не теряя времени, — к автомату, вызвать «скорую помощь»…

Тут и началось! Через пятнадцать минут у дома Шмаковых остановилась машина «скорой помощи». Буквально сразу же за ней лихо подкатил милицейский газик. В саду, возле лежавшего на земле Толика, в голос причитала только что прибежавшая мать его. Несмотря на поздний час, из некоторых домов к месту происшествия стали сбегаться люди. Послышался заливистый милицейский свисток…

А утром на Чкаловской улице (да и не только на Чкаловской) мало кто не знал о трагедии в саду Шмаковых. Все возмущались Петром. Передовик, рационализатор! Ему бы о техническом прогрессе на заводе думать, а он, видишь, дьявольские штучки в саду устанавливает. Изобретатель! За яблоки трясется. Такие только рабочий класс позорят. О пострадавшем говорили всякое: у мальчика помяты ребра, кто-то утверждал: перелом руки и отбиты почки. И все, как самое страшное, повторяли: шесть часов не приходил в сознание…

Валерка и Алька узнали о случившемся не самыми первыми. Они сидели у Альки на кухне и раскаленными иголками прожигали пластмассовые коробочки из-под крема тети Киры — мастерили новые кормушки для рыб (сегодня на базаре увидели такие у одного любителя). Хотя от жженой пластмассы в кухне было дымно, неприятно пахло, друзья настолько увлеклись, что не заметили, как за палисадником остановилась «скорая помощь», вышли врач и санитар. Лишь минуту спустя милицейский газик и заливистый звук свистка оборвали их интересное занятие.

Милиция! Какие уж тут кормушки! Тотчас помчались туда…

Алька немногое видел. Как санитар и какой-то дядька пронесли на узких и длинных носилках Толика, прикрытого простыней, как вдвинули носилки в машину и она тотчас укатила в темную улицу. Потом — позднее — видел, как в милицейский газик сел угрюмый и молчавший Петр. Слышал кругом приглушенные, возмущенные голоса. Видел, как вслед за Шмаковым сел милиционер и машина тоже без промедления скрылась в темноте.

Потрясенный Алька еще некоторое время потолкался среди ребят, вновь и вновь слушая скупые и, тем не менее, ужасные подробности. И когда кто-либо произносил — «умрет», «выживет», Алька втягивал голову в плечи, словно его самого кто-то собирался ударить.

Он вернулся домой, зашел на кухню, где еще слышался неприятный запах пластмассы и шумели голубые язычки горевшего газа, потерянно посмотрел на продырявленные коробочки от крема, брошенные щипцы с иголками и опустился на табуретку.

Так он сидел минут десять, пока не пришла тетя Кира.

Он рассказывал ей тут же, на кухне, и с тоской видел, как круглеют и наливаются ужасом ее большие глаза. Она хотела было вскочить и побежать к Шмакову, но Алька сказал:

— Его увезли в милицию.

Он все сказал, что слышал и знал. Одного не сказал — о том, что он, Алька, мог бы предотвратить это. В самом деле, когда Тигра выпытывал его, не знает ли он секрета, установленного в Валеркином саду, то Алька и мог, и хотел, и должен был сказать Тигре. А он не сказал.

Тетя Кира села было выпить стакан чаю, уже и сахар ложечкой размешала, но потом, словно забыла о чае, поднялась и ушла в свою комнату.

Утром Алька проснулся и тотчас с неимоверной тоской вспомнил о вчерашнем. Он быстро вскочил и оделся. Тетя на кухне чистила картофель. Она сказала, что уже ходила домой к Толику. Мать его всю ночь пробыла в больнице. Толик наконец пришел в сознание, но очень плох, действительно у него сломана рука, на теле много кровоподтеков, счастье, что удары не пришлись по голове.

Во время завтрака Алька поднял на тетю тоскливые глаза и сказал: