Владимир Добряков - Король живет в интернате

Вот какую невеселую историю рассказал ребятам Митяй. И еще он признался, что прежняя кража в спальне была тоже совершена им.

Еще не один день велись разговоры о Митяе. Ребята нередко спорили: правильно ли, что его оставил» в интернате? По мнению некоторых, он еще легко отделался, и это не послужит для него настоящим уроком, — и дальше будет красть. Им возражали: чепуха! Теперь его знают, он у всех на виду. О воровстве и речи не может быть. А что толку выгнать? Ну, будет учиться в обычной школе. Отсидит уроки — и ушел. И никто не знает: где он, с кем.

Разговоры о Митяе обычно кончались одним: а здорово старший воспитатель разоблачил его!

— Психологический расчет! Митяй же в первый раз тогда предложил: давайте обыск устроим. А видит, обыска не делают. Он и осмелел. А старший понял. Психология — великое дело!

— При чем тут психология? Просто побывал у его тетки, поговорил с соседями, и все стало ясно. И зима сейчас, снег. Куда спрячешь? В носок.

— Ну пусть так. Все равно, ловко его на чистую воду вывел! Как настоящий Шерлок Холмс!

— Вот теперь Шашай зубищами скрипит на старшего!

— Еще бы! Сто лет будет злиться…

Так бы оно, наверно, и было, если бы о Шашаеве забыли, не думали, не волновались. В тот же день, когда приключилась эта неприятная история и когда все ребята в интернате уже крепко спали, в кабинете Сергея Ивановича еще долго горел свет. Здесь говорили, спорили, думали, вспоминали советы Макаренко, отвергали одно и предлагали другое. А через три дня к Шашаеву после ужина подошел Леонид Данилович и попросил его подняться с ним на третий этаж, в комнату дежурного воспитателя.

Понуро шагая вслед за сухощавой, подтянутой фигурой Кузовкина, Митяй с неприязненным чувством думал: «Воспитывать будет. Мало того, что на весь интернат опозорил, теперь и нотации его слушай!»

Поначалу предположения. Митяя как будто оправдались. Кузовкин усадил его на стул, а сам, как всегда гладко выбритый, в черном, безукоризненно выглаженном костюме, несколько раз прошелся по комнате и наконец спросил:

— Ну, как дальше жить будем?

Митяй шевельнул плечом, вздохнул:

— Обыкновенно.

— То есть как обыкновенно? Как и раньше?

— Нет, с этим… ну… — Митяй отвел в сторону глаза. — Чтобы, значит, чужое брать, с этим — конец. Я же слово дал.

— И это все?

— А чего еще?

— Мы бы хотели от тебя большего. — Кузовкин еще раз измерил шагами комнату. Остановился. — Мы бы хотели, чтобы ты стал настоящим интернатовцем. Не плелся бы в хвосте по успеваемости, участвовал бы в общественной работе, не отлынивал от обязанностей. Ну и увлекся бы каким-то полезным делом. Почему ты ни в какой кружок не ходишь?

И снова нечего было ответить Митяю. «Так и знал, — с тоской подумал он. — Теперь замучает». Но дальше началось непонятное. Глядя в окно, Кузовкин неожиданно спросил:

— Скажи-ка, Митя, отчего молодые яблони белят весной? — И засмеялся: — Или вы этого еще не проходили на уроке?

— Я и так знаю, — сказал Митяй. — Чтобы вредители их не попортили и солнце не обжигало.

И когда уже ответил, то удивился: «Чего это старший вдруг о яблонях спросил?» А тот опять хитро прищурился:

— И знаешь, как с гусеницей бороться?

И это Митяю было известно: недаром в селе жил и каждое дерево в саду по сто раз излазил! Что же, если старшего это интересует, он может объяснить.

Когда Митяй кончил рассказывать, Кузовкин с уважением произнес:

— Молодец, разбираешься!

Трудно было в эту минуту удержаться Митяю, чтобы не подумать с самодовольным видом: «Будьте уверены, кое-что в этом соображаем!» Про себя-то он так и сказал, но вслух — ни слова. Промолчал.

— Есть у меня деловое предложение, — проговорил Кузовкин. — Хотим весной пионерский сад заложить. Не был за интернатом? Какой там склон холма — прекрасное место! Гектара на два-три можно заложить сад. Но для того чтобы построить дом, что еще нужно, кроме кирпича? Как по-твоему?

— Цемент, — подумав, сказал Митяй. — Доски. Железо на крышу.

— А еще? Что самое главное?

— Еще план дома нужен.

— Вот, в самую точку попал! — воскликнул Кузовкин и опустился на другой стул, рядом с Шашаевым. — Да, прежде всего нужен план. Так и с садом. Прежде чем сажать деревья, нужно спланировать сад, вымерить, определить — сколько и какого потребуется посадочного материала. За этим я и пригласил тебя. Хотим поручить эту ответственную работу тебе.

Кузовкин замолчал, с интересом наблюдая, какое впечатление произвели его слова на воспитанника. Однако вместо удивления, радости или недоверия, как он ожидал, на лицо Шашаева набежала тень озабоченности.

— А почему обязательно мне?

В голосе Митяя слышалось такое недовольство, что настала очередь удивиться Кузовкину. «Даже гордость и достоинство уснули в нем», — с горечью подумал воспитатель. Как можно спокойнее он сказал:

— Почему тебе хотим поручить? Да потому, что ты в этом деле разбираешься, знаешь, как дерево посадить, как ухаживать за ним. Почитаешь еще книжонки кое-какие. И я думаю, справишься. Справишься! — уверенно добавил Кузовкин. — Это большое дело, когда человек любит и понимает дерево.

Но взять Митяя было не так-то легко.

— Учительница биологии, наверно, получше разбирается, — сказал он.

— Алла Аркадьевна занята оборудованием биологического кабинета. У нее очень много работы.

А Митяй все не сдавался.

— Ну и что же, зато у нее там целый кружок. Пусть они и меряют сад, планируют. Конечно! Зачем же тогда кружок? Только на бумаге, значит? А как трудная работа — и нет их…

Толстые губы Митяя медленно и презрительно шевелились, рыжие брови, наоборот, оставались неподвижными и насупленными. На него неприятно было смотреть. Сердясь, Кузовкин быстро поднялся и заходил по комнате.

— Вот что, Шашаев! Я вижу, ты не хочешь понимать простых вещей. Так слушай! Если желаешь заслужить доверие товарищей, их уважение, то кончай с прежней жизнью! Помаленьку, полегоньку, моя хата с краю — так не пойдет! Потому и даем тебе возможность проявить себя на большом деле…

Он еще говорил о радости быть в коллективе, о том, как обогащается жизнь человека, когда он живет общими интересами, но Митяя слова воспитателя как будто совсем не трогали. Его лобастая, упрямо склоненная голова, казалось, говорила: «Доверие! Уважение! Жил без них, и еще проживу!»

Исчерпав запас доводов, Кузовкин сказал:

— А насчет нашего предложения подумай. Серьезно подумай. Большое дело доверяем.

— Ладно, подумаю, — буркнул Митяй и, обождав секунду, спросил: — Можно идти?

— Да. Больше не задерживаю.

И в этот вечер долго горел свет в кабинете директора. Среди многих забот нашлось время подумать и о Шашаеве — что дальше делать с ним?