Лев Кассиль - Ранний восход

Горка была не очень большая, но у Коли замирало сердце, когда он, ловко управляя санками, скользил вниз, придерживая за локоть сидящую впереди Киру, почти прижимаясь разгоряченной щекой к зеленой шапочке, из-под которой ветер выбивал каштановые кудряшки, щекотавшие Колин нос. Ах, как хорошо было! Даже когда санки перевернулись, на них наехали другие, все спуталось и полетело кувырком в снег, забивавшийся в глаза, в ноздри, за воротник… Сколько тут было хохота, возни, визга! Впрочем, визжала больше Надюша. Кира лишь вскрикивала слегка и смеялась, закинув голову и тряся колечками волос, с которых сыпался снег.

А потом все, запыхавшиеся, разгоряченные, красные, отправились провожать «зеленых» девочек домой и условились встретиться завтра здесь же. Коля лишь попросил собраться немножечко позднее, так как у него были занятия в студии. Он не сказал, где у него занятия, но выдал Женьча.

— Он ведь у нас художник, без пяти минут Репин, — сказал Женьча.

— Репкин-Морковкин, — сострил Викторин.

Все рассмеялись. А Коля нахмурился и был рад, что в темноте не видно, как он покраснел. Он не обиделся на шутку, но ему просто было неприятно, что сразу заговорили о его самом заветном, очень для него важном, может быть, самом главном теперь в его жизни. Не любил он, когда об этом много болтали, и сам никогда первый не заговаривал о своих занятиях в студии.

Когда шли обратно, проводив девочек, Женьча спросил:

— Ну как? По-моему, с такими дружить стоит. Тебе, Коля, какая больше?..

— Ну, я как-то, правда, не думал еще. По-моему, обе славные, веселые.

— Нет, я считаю, эта, которая поздоровше. В ней как-то живости больше. Надя, в общем. А уж та больно тихая какая-то. Верно?

— Не знаю, — сказал Коля.

— А по-моему, в обеих ничего интересного нет, — изрек Викторин. — Вот когда я был в эвакуации, у нас там в нашей квартире жила одна балерина. Так вот у нее дочка была…

— Ну ладно, — прервал его Коля, — завтра кому-нибудь доскажешь! Я пошел. Мне заниматься нужно. У меня еще не все уроки сделаны.

— Будь здоров, не кашляй, Морковкин-Репкин! — закричал Викторин. — Беги, а то папочка с мамочкой заругают. Художник! Ты картина, я портрет, ты скотина, а я нет!..

Коля ничего не ответил, скрылся в темноте. Но скоро он услышал за собой быстрые шаги и тут же почувствовал, как кто-то взял его за плечо. Коля оглянулся. Это был Женьча.

— Брось ты, Коля, на него серчать. Он парень ничего, только на язык дурной, — сказал Женьча. — Мы его, если не хочешь, завтра и на пустырь не возьмем. А то еще сморозит чего-нибудь, так уши зачахнут.

— Да ну его! Привадился! Как ты только можешь с ним?.. Грязь он, — проговорил Коля. (А Женьча знал, что это в устах приятеля самое обидное слово.) — И ребята, с которыми он таскается, — это такие все лбы! — добавил Коля.

— А до чего они обе друг на дружку похожи, верно? — продолжал свое Женьча. — Я даже сперва обознался. Мне с горки надо с Надей ехать, а я Киру на санки сажаю! Ну одна в одну!

— Нет… — сказал Коля. — Нет, — повторил он раздумчиво, — ты ошибаешься, Женя. Они разные и даже не очень схожие. Только надо внимательнее посмотреть.

А «зеленые» девочки, прибежав домой, сбросив с себя взмокшие шапочки, отряхнув снег с шубок, кинулись к матери.

— Ой, мамочка, мы с каким мальчиком познакомились… — спешила поделиться Кира.

— Даже с тремя сразу, — перебила Надя.

— У него такие глаза, знаешь, серьезные, совсем почти синие, только немножко голубые.

— И они с ним дружат. Один такой смешной, курчавый. Волосы прямо огонь!

— А он учится рисовать…

— Они недалеко живут, в Плотниковом…

— И мы сговорились — завтра опять будем кататься на санках.

И скоро у бедной мамы все перепуталось: у кого синие глаза, чьи волосы как огонь, кто рисует и где кто живет…

Катались и завтра и послезавтра. Викторин как-то сам поотстал от компании. Оказалось, что все это для него неинтересно и к тому же ему некогда: он готовится к вечеру художественной самодеятельности.

Дружба установилась быстро и прочно.

Узнали фамилию «зеленых» девочек — Суздальцевы. Вместе ходили на утренник в Дом пионеров, обменивались книжками, собирались по вечерам на пустыре. И так уж получалось, что если играли в горелки или разрывушки, то Коля непременно оказывался в паре с Кирой. Или когда вместе с другими ребятами затевали военную игру на пустыре, то всегда Кира попадала в одну партию с Колей… Верная Катюшка носила записочки, так и сновала по переулку, прямо с ног сбилась. А потом раз явилась одна Надя и сообщила, что Кира прийти не может:

— Ей пионерское поручение дали — выпустить стенгазету. Она редактор. А девочка, которая оформляет, заболела. Теперь хватились, а уже поздно. Сидит, чуть не плачет. Из журналов картинки наклеивает. Только ничего у нее не получается совсем.

Не хотелось Коле напоминать всем о том, что он тут смог бы пригодиться. Всегда стеснялся он лезть без нужды на глаза людям. Обнаруживать кое-какое свое умение следовало лишь непосредственно в самой работе, и только там. Но он живо себе представил, как сидит сейчас Кира одна дома и мучается, не зная, что ей делать, а завтра ей еще попадет по пионерской линии. И он сказал:

— Может быть, надо помочь ей?

— А ты разве сумеешь?

— Го! — воскликнул Женьча. — Вопрос! Я ж говорил вам, он у нас без пяти минут Репин.

— Да ну, глупости! — пробормотал Коля. — Брось ты, Женьча, в самом деле! Знаешь, что не люблю я.

— А ты правда хорошо рисуешь, Коля? — спросила Надя.

— Ну, какое там хорошо! Рисую так себе, учусь. Но если Кире надо, давайте попробую.

Через пять минут Надя торжественно вводила обоих приятелей к себе в квартиру.

— Мамочка, это вот те самые мальчики, с которыми мы познакомились. Это Женьча, а это Коля. Он хорошо рисует и хочет помочь Кире.

Вся в красках и в клейстере, сидела за столом несчастная Кира. Вокруг нее валялись вороха искромсанных журналов, разорванные картинки. На столе уже чернело зловещее пятно от недавно пролитой туши. А рука, которую протянула Кира здороваясь, была какая-то липкая, заскорузлая.

— Ничегошеньки у меня абсолютно не выходит! — сообщила она друзьям упавшим голосом. — А Зина Стукова заболела, как назло…

Коля окинул стол и всех окружающих взором хирурга, приглашенного к постели безнадежного больного.

— Так, — сказал он, изо всех сил стараясь не краснеть, хотя уголком глаза видел, что все, в том числе и мама-Суздальцева, смотрят на него с великими чаяниями. — Значит, размер мы имеем — два листа. Краски у тебя есть, Кира? Покажи… Так, достаточно. Заголовки у вас все рисованные или часть только шрифтом?

Ему отвечали все очень почтительно. Он чувствовал, что произвел впечатление человека знающего, хорошо в деле разбирающегося.