Лев Кассиль - Ранний восход

И Коля потом восторженно передавал свои беседы с дедушкой Мише Хрупову:

— Вот мудрая голова! Я с ним могу часами говорить.

И долго бился Коля, чтобы на портрете деда Ефима передать эту спокойную, неторопливую мудрость, глядевшую из-под белых бровей, от которых разбегались во все стороны добрые и чуточку лукавые морщинки.

Дедушке портрет понравился:

— Подновил ты меня малость на картинке. А люди с меня спросят: ну-ка, дед, покажись, какой ты есть по правде. Выходит, надо мне теперь под патрет выправку взять трудоднями, чтобы сраму не было…

Неожиданно он подарил Коле пару изящных, им самим сработанных лыковых лапоточков.

— Вот я тебе лапотки сплел на память, батюшка Николай Федорович, художник ты мой драгоценный. Чтоб знал ты, как мы ране ходили, какая у нас обувка была. Ведь ты их сроду не нашивал да и не видывал, поди. Вот бери да помни, в чем в старо время народ по свету стежку-дорожку себе проторял.

Коля повесил лапоточки на стене и сделал очень хорошую акварель с них.

Рисунки и акварели уже не умещались в одной папке. Пришлось завести вторую, да и та скоро была почти полна. Какая-то неуемная жадность к работе овладела Колей в это лето.

Однажды занемог дедушка Ефим, и на ночное дежурство — сторожить огороды — пошла Нюша. К ее удивлению, она встретила там Колю.

— Ты кого тут дожидаешься?

— А я с тобой буду дежурить, — заявил Коля. — Тебе ведь страшно, наверно, одной, женщине.

— Гляди, какой мужчина выискался! Шел бы спать домой, чего тебе маяться?

Но Коля решительно отказался уйти и сторожил огороды всю ночь вместе с Нюшей. Она дала Коле дедушкину колотушку. Он быстро освоил нехитрую и безобидную технику караульной погремушки и бродил по огородам, старательно помахивая, как кистенем, коротенькой, полой внутри лопаткой, о которую гулко колотился привязанный на шпагатике деревянный шарик.

Ночью зашел на огороды проверявший сторожей председатель колхоза Прохор Евсеевич Козлов. Пошел на колотушку и, натолкнувшись в темноте на Колю, очень удивился.

Нюша объяснила ему все, как было.

— Ну, до света постучи, — сказал председатель, — а там можно и Нюше на боковую идти. Смотри ты, какой аккуратный! Ну, садись, посидим, о Москве расскажи мне, как она там… Ты, часом, не зазяб?

Председатель подтянул к себе Колю, сел с ним рядом на бугор, накинул ему на плечо свой брезентовый чапан. Коля рассказывал ему о Москве — все, что он говорил деду Ефиму, описывал станции метро, благо он теперь знал от профессора Гайбурова названия всех пород мрамора, пошедших на строительство московских подземных дворцов. Нюша сонно постукивала колотушкой. В вышине медленно поворачивались выпуклые созвездия. Коля стал называть звезды, показал Млечный Путь, нашел Марс, Венеру.

— И в этом, значит, разбираешься? — удивился председатель.

Он помолчал, закурил, потом сказал:

— Ты бы, Коля, годика через два к нам приехал. К тому времени мы на ноги станем, отстроимся. А то сейчас мало тебе тут интересу рисовать. Подразорила нас война, возле нас тут близко прошла, не оправились мы еще. А ты через годик-другой приезжай. Мы тут клуб поставим, а ты нам план нарисуешь, как на стенах в зале роспись сделать. Художественный кружок из ребят наших организуешь. Они тебя уважают, послушаются. А ты их поучишь.

— Ну, куда мне учить!.. Я еще сам сколько учиться должен, — возразил Коля.

— Выучишься, — перебил его председатель — я уж вижу…

И он сам отвел Колю домой, велев ему ложиться спать.

Шли дни за днями. Коля неустанно работал, ходил на этюды, делал наброски с деревенских ребят, но его уже начало тянуть домой, в Москву. Катя не могла надивиться на него: таким он стал тут, в Репинке, заботливым братом. Придумывал ей фасоны для кукольных платьев, читал вслух книжки, тщательно и обеспокоенно растирал ей ноги, когда она промачивала их в дождь. Любимой игрой перед сном было у них теперь угадывание. Что сейчас делает мама? Что говорит в эту минуту папа? Где теперь Женьча?

— И Кира… — попробовала было один раз заикнуться Катя.

Но Коля посмотрел на нее сурово и сказал:

— Не знаю, что сейчас сказала бы тебе Кира, а вот я тебе говорю — спи.

И долго потом вычерчивал в тетрадке маленькие гербы. У Тропинина — он видел в одной книжке — личным гербом была кисть в цепях. А Коля рисовал маленькую палитру с двумя кистями и стрелой, пропущенными через овальное отверстие, куда художники, работая, вставляют палец.

И тут он впервые заметил, как удивительно похожа по форме своей палитра с кистями на пронзенное человеческое сердце…

Как-то они забрались с Мишей Хруповым на сеновал, чтобы испугать Катю и ее деревенских подружек, когда они будут проходить мимо… Воздух на сеновале был ароматный, пыльный, очень хотелось чихать, но надо было сдерживаться, чтобы не испортить задуманное. В полумраке, в нагретой духоте круглый солнечный блик, дымясь искристыми пылинками, медленно полз по стене. Где-то замяукали кошки. Миша стал рассказывать всякие истории о таинственных бандитах из шайки «Черная кошка», о «попрыгунчиках», которые якобы ходили в белых простынях, на ходулях, держа над собой выдолбленную тыкву с горящей свечой внутри, светившей сквозь прорези в форме глаз. Потом загадывали загадки.

— Вот попробуй отгадай, — предлагал Миша, — что это такое? Узнай! «На болоте рожден, трижды крещен, дважды награжден, ни разу не побежден».

Коля не смог догадаться.

Оказалось — Ленинград.

Заговорили уже в который раз о Ленинграде. Миша, имевший пристрастие к технике, стал рассказывать, как был в Ленинградском порту и видел мощные краны, способные одним махом выгрузить паровоз с корабля на причал. Вспомнил, как ездил он с отцом, инженером, на Волховскую гидростанцию, как был с экскурсией на Кировском заводе. Миша хорошо разбирался во всякой технической премудрости, и Коле, хотя он тоже очень интересовался машинами, кораблями, техникой, тут приходилось пасовать. Но, едва заговорили сейчас о музеях города Ленина и Миша пытался рассказать что-то и на этот счет, Коля остановил его:

— Нет, Миша, спорим, что ты это путаешь. Леонардо в Эрмитаже висит, во-первых, не на стене, а на особом стенде посреди зала. А во-вторых, в Русском музее у вас самая большая по размерам картина вовсе не брюлловская «Гибель Помпеи», а «Медный змий» Бруни.

— Ты что, разве был когда-нибудь у нас в Ленинграде, что споришь так? — изумился Миша.

— В Ленинграде я сам не был, но столько о нем читал, что наизусть знаю, где и как у вас там картины висят. Да и на улицах не заплутаюсь: по памятникам выберусь.

— Ну и ну! — только сказал Миша.

А Коля, лениво потягиваясь, заметил:

— Каждому свое. Я ж не спорю с тобой о мостах и кранах.