Игорь Чесноков - Иду в неизвестность

Отоспаться Седову удалось лишь на следующий день. Ветер подутих, и «Фока» под парусами двинулся дальше.

Судно подконопатили, донка вновь качала воду, а Кушаков раздобыл на манко масла.

Неспешно, по четыре мили в час, шхуна плыла па север. Визе и Павлов развернули научные работы. Они ежечасно принимались вращать на корме тяжёлую рукоятку лебёдки — брали пробы морской воды, определяли её температуру, солёность, цвет… Пустошный и Лебедев, обученные Визе, снимали с приборов, установленных на мостике, показания и вносили в журнал.

Так безмятежно плыли двое суток. На третий день показались гористые берега Новой Земли. А вечером, ужо вблизи этих берегов, ударил норд-вест.

Седов направил «Фоку» к Повой Земле. Он решил отправить оттуда рейсовым пароходом в Архангельск пятерых членов команды. Медицинский осмотр всего экипажа на рейде Орловской бухты привёл к ужасающему выводу: часть наспех набранных людей оказались больными. Излечить их в судовых условиях было невозможно. Возвращение «Фоки» в Архангельск означало бы потерю драгоценных дней навигации, а значит, перенос экспедиции на следующий год и, следовательно, крах её. Ибо во второй раз провернуть всю ту машину, что позволила двинуть экспедицию в море, ему, понимал Седов, будет уже не по силам.

К ночи шторм рассвирепел. Огромными волнами стало заливать «Фоку», грузно черпавшего воду бортами. Шхуна шла под парами, с двумя поставленными носовыми парусами-кливерами, едва ли не бортом к ветру и волне. Другого курса в ситуации, в какую попало судно, быть не могло.

Штормовать носом на волну «Фока» здесь был не в состоянии. Слабосильного, его в конце концов отнесло бы напором этого мощного ветра на рифы, многочисленные у берегов Новой Земли. Оставалось укрыться в одной из бухт. Но и эта затея на плохо управлявшемся судне почти в полной тьме, если не считать бесстрастной луны, представлялась не вполне реальной.

Ночью мощным ударом волны, потрясшим всё судно, разбило на ботдеке клетку с шестью собаками. Несчастных псов смыло в море. Сорвало со шлюпбалок карбас, и неуёмные волны принялись колотить им в борт, сотрясая шхуну. С мостика едва не снесло вахту. Томисаар с Шестаковым, привязавшись, кое-как обрубили остатки шлюпталей — с карбасом пришлось расстаться.

Стоявшему у руля Пустошному Седов тоже велел привязаться к рулевой машинке у штурвала, а сам в глухом парусиновом плаще с поднятым капюшоном заклинился между лобовым бортом и тумбой машинного телеграфа. Время от времени оборачиваясь к Пустошному, не на шутку перепуганному, он велел во что бы то ни стало держать судно на заданном курсе.

— Всё теперь зависит от тебя! — кричал ему Седов. — Смотри не выдай!

Пустошный ошалело взглядывал на нахохлившегося, насквозь мокрого, как и сам, начальника экспедиции и в ответ лишь кивал.

При очередной волне, что обрушивалась массивным бурлящим гребнем на шхуну, Седов кричал ему упреждающе: «Поберегись!» — и сам обхватывал тумбу руками. Пустошный наваливался на шарово-осветительный прибор компаса, чтобы не залило огонь керосиновой лампочки, дающей зыбкий жёлтый свет компасной картушке. Надо было беречь этот единственный маячок, эту теплившуюся внутри латунного шара надежду на спасение в адской водяной пропасти.

В перерывах между большими волнами Седов отфыркивался, бросал тревожный взгляд на палубу — не смыло ли большой карбас, прихваченный тросами близ мачты? Он с надеждой вглядывался и в смутные очертания берега, всматривался в них до режущей боли в глазах, которые и так нестерпимо саднили от солёной водяной пыли, свистящим вихрем налетавшей из-за борта.

Цепкий взор Седова сумел, наконец, различить характерные силуэты чёрных гор на тёмно-серебристом фоне лунного сияния. Призрачные блики, бешено меняющие свой рисунок на крутых вспененных волнах, позволяли глазу время от времени выхватывать и очертания прибрежных мысов, островков, рифов, кипевших бледной пеной.

Седов, которому, как и Пустошному, порой становилось жутковато при виде очередной накатывающейся водяной громадины, хорошо понимал, что только от него самого, от его знания берегов, мастерства, решимости и хладнокровия зависит сейчас жизнь всех, кто оказался на «Фоке». В голове неотвязчиво пульсировал вопрос: не безрассудно ли ты поступил, бросив себя и всех этих доверившихся тебе людей в столь позднее время года сюда, навстречу этой буре, навстречу неизвестности? И уже вопрос этот незримо разрастается, и кажется Седову, что вопрошает его об этом всё, что окружает, — и это Вечное море с чёрными массами холодной воды, и Высокие горы, и Голубой свет луны, и некий незримый дух Неба, Воды и Суши: «Куда рвёшься ты на своей шхуне, когда всё плавающее, всё живое стремится теперь убраться подальше от надвигающихся с севера Мрака и Стужи?»

Седов вздрагивает.

«Я стремлюсь туда, откуда надвигаются Мрак и Стужа. Мне необходимо знать, что там», — безмолвно отвечает он в волнении неизвестно кому.

«Безумец! Чтобы попасть туда, нужно преодолеть бездонные бурные хляби, беспредельные ледяные пространства, мертвящие морозы!»

«Я готов к схватке!»

«Как бы не пожалеть тебе о безрассудном шаге, когда убедишься в невозможности того, что затеяно со столь ничтожными силами».

«Я не могу вернуться! Не могу и не желаю! Ибо если вернусь, то утратит всякий смысл дальнейшая жизнь моя».

«Отчего?»

«Я считаю, что каждый, кто вызван к бытию, обязан рано или поздно найти свою цель — большое, полезное людям дело, достойное жизни, — и стремиться к её достижению во что бы то ни стало!»

Свист ветра и шум волн отодвинулись в сознании Седова. Лишь звенели в ушах, отдаваясь эхом где-то в крови, слова, что выкрикивал он безмолвно, да гулом большого колокола, звонящего об опасности, били по нему слова незримого собеседника.

«Но не опрометчиво ли ты выбрал свою цель? Не по силам она тебе, похоже. А ведь ещё не поздно!..»

Отлетел таинственный звон. Гулко колотится что-то в висках.

Седов оторопело оглядывается, отыскивая того, с кем, казалось ему, беседовал он. Но лишь беснующееся косматое море вокруг да те же мрачные призрачные горы в зыбком лунном свете.

«Фока», заваливаясь, старчески скрипит и стонет. С грозным гулом обрушивается на него волна, заставляя Седова ухватиться за спасительный машинный телеграф. Грохот, треск, визг собак позади.

Отплёвываясь, Седов выпрямляется, смотрит, часто мигая мокрыми веками, назад и не верит глазам: на том месте, где была вторая шлюпка, жалкими ошмётками раскачиваются лишь обрывки шлюпталей.

А «Фока», вздрагивая всем корпусом, карабкается на следующую водяную гору.

Испуганно примолкли вымокшие собаки.