Игорь Чесноков - Иду в неизвестность

Долго, очень долго брели так, молча, сопротивляясь ветру и тьме.

Вдруг собаки остановились. Седов услышал покряхтывание художника и понял, что тот упал вновь, наткнувшись, видимо, на выступ льда.

Пинегин чиркнул спичкой, сверил курс по компасу и двинулся дальше. Однако кто мог знать, не врёт ли компас здесь, где кругом базальтовые, с неразведанными недрами горы. Даже небольшого отклонения стрелки достаточно, чтобы оказаться в стороне от намеченного пути, в каком-нибудь проливе, берега которого нанесены на карту приблизительно. А там можно блуждать неделями…

Седов прикинул, который мог быть теперь час. Выходило, что более четырёх часов бредут уже они таким образом в неведомой тьме и тупом безмолвии.

Когда их охотничья партия вышла два дня назад на поиски медведей, погода стояла ясная, морозная. Сказочными казались мачты и снасти «Фоки», выбеленные морозом. Сумрачно темнела масса острова на фоне темносерого, с синевой неба, алебастрово белел снег под ногами.

Когда обогнули скалу Рубини, увидели и вовсе восхитительную картину. В южной стороне па фоне малиново рдеющей полосы неба курились лиловыми лентами трещины и полыньи. Именно там, у воды, по описаниям, могли обитать медведи.

Через несколько часов, уже при свете яркой луны, наткнулись на медвежий след. Свежий, он тянулся прерывистой цепочкой от дальней полыньи к берегу. Через несколько минут встретили следы ещё двух зверей. Решили, что где-то здесь медвежья тропа, и разбили палатку в надежде, что звери не преминут наведаться.

Больше суток провели в палатке, но медведи но объявлялись. Не подавали признаков беспокойства и собаки.

Оставив Пустотного с ружьём в палатке, Седов и Пинегин направились обследовать прибрежные отроги. Пешком, без собак они шли при свете луны по льду вдоль юго-восточной части острова, пока берег не завернул па север. Он уходил в смутную даль отвесной ледниковой стеной, конца которой не было и видно. Проскитавшись полсуток и нигде больше не встретив ни разводий, ни медведей, ни их следов, вернулись к палатке. Назавтра выступили в обратную дорогу, ибо погода стала портиться. Луну всё чаще укрывало чёрными тучами, быстро гонимыми поднявшимся ветром. Вскоре и вовсе укрылось чёрной завесой единственное светило. Завьюжило, и враз всё вокруг погрузилось в смоляную темноту.

…Седов почувствовал, что дорога пошла на подъём. Начали попадаться камни под ногами. Пинегин пошёл медленнее. Он то и дело зажигал спички, пытаясь разглядеть что-либо хотя бы в метре впереди.

— Что бы это могло быть? — услышал Седов его озадаченный голос.

— Думаю, мы пересекаем отлогий, выдающийся в море мыс. Ведь мы держим по компасу?

— Разумеется, насколько это возможно»

— Однако подъём становится покруче. Не взять ли нам полевее, Николай Васильевич? Тогда, думаю, мы скорее сможем сойти опять на лёд.

— Пожалуй!

Отвернув, прошли вперёд ещё несколько минут. Но подъём не прекращался. Седов забеспокоился. «Пожалуй, надо поворачивать назад. Может статься, мы подымемся на отлогий скат ледника. Но тогда откуда здесь камни?»

Не успел он решить эту занявшую его целиком проблему, как услышал вдруг впереди сдавленное «хок!», короткое взвизгивание и тут же машинально ухватился за нарту. Нарта стала крениться вперёд, там слышалась какая-то возня. Наткнувшемуся на него Пустошному Седов крикнул: «Держи нарту!» — и вдвоём они потянули её, упираясь изо всех сил ногами.

Пинегина не было слышно. Нарта дёргалась, хрипели впереди собаки.

— Трещина! — натужно выдавил Седов. — Тащим на себя!

Напрягаясь всем телом, сумели немного оттащить нарту.

— Погляди, что там! — тяжело дыша, сказал Седов. — Я один удержу.

Стих порыв ветра.

— Режьте постромки! — донёсся откуда-то снизу глухой далёкий голос Пинегина.

— Жив, слава богу, — прошептал Седов облегчённо. — Пустошный, Шура! Живо режь постромки, задохнутся псы! — крикнул Седов, упираясь напряжёнными — вот-вот лопнут жилы — ногами и удерживая дёргавшуюся нарту, стремящуюся уползти куда-то вниз.

Пустошный, покрякивая во тьме, орудовал ножом. Нарта становилась всё легче, наконец, сама подалась назад. Седов, не удержавшись, опустился в снег.

— Обрыв там, — шумно задышал рядом Пустошный. — Пинегин, кричит, цел. Велит опускаться и нам: дальше, мол, льды.

— Ну что ж, придётся прыгать, — тяжело подымаясь, проговорил Седов.

Оттащив нарту правее, они столкнули её в чёрную бездну, при этом под Седовым обвалился снег — и он вместе с лавиной полетел вниз.

Удар всем телом о сугробный склон, что-то тяжкое свалилось на голову и плечи, придавило: обрушившийся снег. «Вот она, Арктика… — мимолётно и как-то отрешённо подумал Седов, продолжая лежать под тяжестью лавины и чувствуя, что дышать он может. — Вот она Арктика: сейчас ты бодр и силён, а в следующую минуту можешь попасть негаданно в небытие. Вот она, Арктика: непредсказуемость, полная неизвестность. Эх, мало знаем мы этот гибельный край, совсем не знаем!»

Георгий Яковлевич, пошевелив головой, глубоко вздохнул, подвигал руками и ногами — целы. Начал выкапываться из снежного погребения. Рядом обрушилось что-то грузное, крякнуло: Пустошный спрыгнул.

Седов выпростал, наконец, из сугроба голову, плечи.

— Все ли целы? — выкрикнул он встревоженно.

— Кажись, все! — послышался голос матроса.

Ветер едва ощущался, из чего можно было сделать вывод, что место, где оказались, укрыто от северных и восточных ветров и, стало быть, к югу и к западу — выход.

Послышался голос Пинегина, он вытаскивал из снега полузадохшихся, хрипящих собак. Выбрались из сугробов сами.

Больше часа возились, распутывая и связывая собачьи постромки, впрягая псов в нарту. Наконец двинулись дальше.

Вышли на ровное место, и вновь налетел ветер, завыл, заметелил ярее прежнего.

Утомлённые, выбивавшиеся из сил, едва не сбиваемые с ног начинавшейся бурей, решили стать лагерем, отдохнуть, подкрепиться, накормить собак, переждать непогоду. Разбили палатку, дали еды собакам и, наскоро перекусив, забрались в спальные мешки.

Сонно засопели Пинегин с Пустотным. Седов уснул не сразу. Что бы он ни делал, куда бы ни шёл. постоянно будоражили его думы, не оставляли заботы. И ежевечерне перед сном он приводил в порядок свои мысли, припоминал, что из намеченного выполнено, что надлежит сделать прежде всего завтра, через неделю, месяц. Сейчас они вернутся без медвежатины, ясно. И это очень плохо. Свежее мясо, как лекарство, необходимо той половине экипажа, что давно страдает от сильных недомоганий.

К механику, Инютину и Пищухину добавились Сахаров, Шестаков, Коршунов, Кузнецов. У них расшатались зубы, заболели дёсны. У иных опухли, покраснели и сильно ныли ноги. Все больные ощущали слабость, стали совсем вялыми.