Игорь Чесноков - Иду в неизвестность

Протащив из последних сил через расселину и «Ручеёк» со вторым каяком, путники протащились навстречу страшному слепящему потоку ещё минут двадцать, и, когда собаки «Передовой» вновь встали, покачиваясь на обессиленных ногах и пряча от ветра нос, Седов распорядился останавливаться на ночлег.

Псы, едва их выпрягли и привязали к нартам, тут же принялись зарываться в снег.

Трудно и долго измученные Седов, Линник и Пустошный устанавливали палатку, едва удерживая на бешеном ветру тяжёлую, жёсткую парусину.

Наконец установили, затащили в неё всё необходимое, зажгли примус, поставили на огонь котелок со снегом.

— Ух, убарахтался весь! — ослабело опустился на спальный мешок Пустошный. — Поди, и катанок не стянуть уж, мочи нет.

— Да, в самый раз притаборились, — тяжело дыша, заметил Линник. — Собаки шагу не ступят больше.

Он стащил с головы отопревшую шапку, вывернул, поднёс её сбоку к примусу. Шапка запарила.

Свистел и напористо рвал палатку ветер. Тревожно гудело полотнище. Седов развернул путевую карту п. держа в одной руке зажжённую свечу, а в другой карандаш, склонился над листом.

— Мы примерно в трёх верстах к западу от мыса Фишера, остров Солсбери, — объявил Георгий Яковлевич устало.

— Сколько же прошли за день? — обернулся к нему Линник. Пустошный, вывернув голову, тоже поглядел на карту.

Седов прикинул расстояние от прошлой стоянки.

— Вёрст тринадцать-четырнадцать.

— Эх, ежели б не торосы! До двадцати небось могли бы одолевать, — вздохнул Линник. — А вчера-то тоже напали на гряду, но легко прошли!

— А я, как только «Передовая» попала в ропачьё да обмелилась, сразу понял: намучимся в этой грядке, — похвастался Пустошный.

— Ты ведь у нас лоцман, — усмехнулся Линник. — Зря, что ли, учат тебя в Соломбале? А во льдах-то да в ропаках первее тебя профессора нет, всем известно. Об этом уже и собаки не лают.

Пустошный промолчал. Отдышавшись, он принялся стягивать с ног свои валенки.

Линник не прочь был поддеть. Он любил и привык верховодить и не терпел, когда кто-либо в команде пытался опередить его в чём-то либо выказать большую осведомлённость. Насмешливый и колкий язык его не был, однако, злым. Пустошный привык к Линниковым насмешкам и, будучи по складу характера флегматичным и немного тугодумом, не мог ответить на. насмешку чем-либо подходящим. На Линника он не обижался.

— Видали днём тёмное на северо-западе? — проговорил Седов и ткнул карандашом в карту. — Это вот здесь, в море Виктории. Интересно, что там — разводья или открытая вода? — Он постучал карандашом по листу. — Не дай бог, если эта вода тянется к северу и дальше к востоку, — озабоченно продолжал Георгий Яковлевич. — Не отрезало б от нас Рудольфа этой водичкой.

Матросы встревоженно поглядели на карту.

— Поспешить бы, — сказал Линник и вновь отвернулся к примусу.

— Поспешить бы надо, — согласился Седов, — но… — Он помолчал, хмурясь. — Не могу я пока, братцы, идти быстрее. И так трудно даются эти пятнадцать вёрст.

Проклятые ноги! Но ничего, — уже бодрее проговорил он, — всё-таки мы движемся, и движемся вперёд. Мы решились выйти сейчас в это путешествие, и очень правильно сделали. Уверен, что добьёмся своего, друзья. — Седов ободряюще поглядел на спутников. — Недаром, наверное, одна старинная восточная поговорка утверждает, что путешествие — это победа над жизнью. Вы только вдумайтесь в это! — Седов откинулся на спину. — Я, например, уважаю народную мудрость. И многие из таких поговорок, присловий, пословиц помогают в жизни и вообще учат жить. В них ведь опыт народный, многовековой. Да и каждому из вас, верно, тоже запомнилось что-либо подобное, в народе ведь множество присловий гуляет — на каждый случай жизни. Ну-ка, Линник, что тебе вспомнилось первое из поговорок?

— Нет лучше дня против субботы! — не раздумывая, выпалил каюр.

Седов с Пустотным рассмеялись. Георгий Яковлевич при этом закашлялся.

— А ведь и впрямь нынче суббота, — заметил Георгий Яковлевич, отдышавшись.

— Банный день, — протянул Пустошный.

— Эх, банька! — мечтательно вымолвил Седов. — Где ты? Доберёмся вот до Рудольфа, там, надеюсь, устроим себе помывку.

Вскипела вода. Заварили чай. Закусили, напились горячей жидкости, отогревшей нутро, потом стали сушить по очереди одежду над примусом.

Седов сказал, что будет сушить последним. Достав свой дневник, толстую тетрадь, он раскрыл в том месте, где остановился, подвострил острым ножом карандаш и принялся писать:

«…Сегодня суббота. В 9 снялись. Сегодня прошли тоже около 15 вёрст и остановились ночевать у мыса Фишера. Стали попадаться трещины и полыньи, покрытые уже толстым льдом — солончаком. Море Королевы Виктории тёмное — вероятно, там вода или большие полыньи, покрытые солончаком. Держусь ближе к берегу, по крепкому льду, но зато здесь много ропаков. В общем, сегодня дорога выпала отвратительная, много рыхлого снега и ропаков. К вечеру потянул ветер из пролива и запуржило, разыгрался шторм. Было адски холодно, а я умудрился сегодня шагать в рубашке, ибо в полушубке тяжело. Продрог снова, особенно замёрзли холка, спина, плечи. Кашляю. Тяжело очень при большом морозе дышать на ходу, приходится втягивать в грудь холодный воздух — боюсь простудить лёгкие. У меня по-прежнему болят ноги и усиливается бронхит. Ребята мои настроены хорошо, охотно идут вперёд. Собаки пока держатся все, даём им по 3/4 фунта галет. Отогреваем некоторых в палатке. Спасаемся драгоценным примусом и спальным мешком. Ужасно расходуем керосин, более двух фунтов в день».

Заиндевелая нарта скрипит, раскачивается и ныряет на снежных ухабах и меж торосов, словно чёлн в штормовых волнах. Седов, крепко держась за ремни, сидит боком на «Передовой» нарте, в которую запряжено десять собак. Мутная пелена морозного тумана — не видно вокруг ничего, кроме нарт и собак.

Девятый день пути, и третий день Георгин Яковлевич, не в силах идти из-за одышки, из-за боли в груди и ногах, едет на нарте. «Словно баба на возу», — говорит он о себе с досадой.

Линник теперь шагает впереди с компасом по направлению, которое задаёт ему Седов. Пустошный бегает от упряжки к упряжке, управляя всеми тремя. Он выглядит утомлённым, под глазами тёмные пятна.

Пустошный с Линником заметно приуныли. Очень беспокоит их здоровье начальника. Ко всему прочему, холодно стало спать по ночам. На тридцатипяти — сорокаградусных морозах промёрз спальный мешок. Простыня внутри то отпотевает, то оледеневает. После каждой остановки все трое вынуждены по два часа сидеть у примуса, отогреваться.