Алексей Домнин - Живая вода

Мы стояли у самой воды. В кустах шевелились неслышные тени. Наташка не могла выдержать этой тишины и закричала:

— Чего вы молчите, эй!

Что-то зашуршало у её ног, она ойкнула и присела, накрывшись ведром. Я резко включил фонарик. В воду прыгнул лягушонок. И кругом сидели лягушки — на песке, на траве, на листьях кувшинок. Ослеплённые светом, они посыпались в воду.

— Смотрите, какие они, наши боюськи! — сказал я.

Наташка продолжала вздрагивать:

— И правда лягушки. А мы-то думали…

Буба сказал, что если надуть лягушонка соломиной, он будет плавать, как поплавок.

— Не надо! — попросила Наташка.

— А вот возьму и надую, — похвастался Буба. Он засмеялся и стал высматривать в тине лягушек.

— Тогда уходи! Мы не возьмём тебя спать в сарай.

— Не больно-то и хотелось!

Буба швырнул щепкой в луну. Край луны брызнул искрами, и от него разошлись круги.

— Почему ты, Буба, такой вредный? — спросил я.

— Потому, — проворчал он. И запел: — „А луну вам не поймать, не поймать…“

Я взял ведро и вошёл в воду.

Вода была тёплой, как после дождя, ноги увязали в мягком иле. Я подвёл ведро под самый лунный диск и чуть приподнял. Луна колыхалась в ведре, задевая края.

— Неси скорее! — закричала Наташка.

Но я снова утопил ведро, а сам украдкой поглядывал на облачко, которое подплывало к луне.

— Не вычерпывается? — шёпотом спросила Наташка.

А Буба хохотал и приплясывал:

— И дурак знает, что луна в пруду ненастоящая.

— Дуракам, Буба, всегда кажется, что они всё знают.

Я снова подвёл ведро под румяный диск, прикрыл его сверху майкой и завязал концы.

И диск исчез.

— Поймал! — спокойно сказал я.

Мы быстро, не оглядываясь, побежали в гору. Буба семенил сзади и с недоумением поглядывал на пруд, где не было больше луны.

Мы поставили завязанное майкой ведро у двери сарая. И как ни хотелось Наташке в него заглянуть, я не позволил, сказал, что за ночь вся вода просветится луной и тогда мы перельём её в аквариум.

Когда мы легли спать, по крыше снова затопал Буба:

— А луна-то в пруду! Я вижу.

Мы не отвечали. Наташка несколько раз подбегала к двери и смотрела в щёлку на ведро с луной. Долго не могла уснуть, ворочалась и шепталась сама с собой, то вздыхая, то посмеиваясь.

Бубы не стало слышно — видимо, ушёл. Зато он мне приснился во сне. В зелёной своей курточке он ходил по берегу, сшибал из рогатки звёзды и складывал их в карман. Потом он превратился в колючего зверька с розовыми ушками и хвостиком — такими Наташка рисовала боюсек. Зверёк стал раздуваться и обрастать рыжей шерстью. Он оскалился, хрюкнул и швырнул в меня вилком капусты. Вилок на лету разбился в мелкие брызги, и они плеснули мне в лицо. Я вскочил и увидел вытаращенные глаза Наташки. Она побежала к двери и распахнула её. У нашего ведра сидел Буба и набирал из него воду ржавым велосипедным насосом.

— Что ты делаешь?! — завизжала Наташка.

Он плеснул из насоса ей в глаза. Брызги вместе со слезинками потекли по её щекам, собираясь в крупные разноцветные капли на подбородке и кончике носа.

Я выскочил из сарая. Буба бросился к забору, хотел прошмыгнуть в дыру и зацепился штаниной за гвоздь.

Наташка плакала. Воды в ведре почти не осталось: На траве была крупная роса, и я сказал, что это сверкают осколки нашей луны. И был немножко доволен, игра в сказку окончилась почти по-сказочному.

Наташка просила ещё раз сходить за луной. Но к вечеру небо вдруг затянуло тучами, пошёл дождь. Нас отчаянно промочило в сарае, и мы переселились в дом.

Утром, когда мы кормили карасиков, на другой стороне улицы появился Буба. Сел на крыльцо и стал гримасничать, изображая, как отбивают чеки в кассе магазина. Нажимал пальцем на глаза, как на кнопки, и, покрутив над ухом воображаемую ручку, выдергивал язык — получите, мол, чек.

— Ему очень хочется, чтобы на него смотрели, как на клоуна в цирке, — сказал я. — А мы не будем смотреть.

Мы ушли на кухню и стали чистить картошку. После услышали, как Буба подобрался к окну, к карасикам.

— Между прочим, карасики не твои и можешь к ним не подходить! — крикнула Наташка.

Бубы не стало слышно. Потом что-то щёлкнуло в стену и подоконник — видимо, он стрелял из рогатки. Ну и пусть себе стреляет, не надо обращать внимания.

Буба опять запыхтел и завозился под окном.

Мы молча продолжали чистить картошку. Наташка не выдержала и выглянула в комнату. И вдруг ойкнула так, что я вздрогнул, выронив ножик.

Буба сидел на подоконнике и пытался заткнуть пальцем дырку в нижнем углу аквариума. Вода стекала по окровавленному мизинцу. Аквариум был почти пуст, карасики трепыхались, запутавшись в водорослях.

— Дострелялся! — сказал я.

Наташка подскочила к Бубе, заколотила кулачками по его стриженой макушке. Буба втянул голову в плечи, но мизинец из дырки не выдернул.

Я бросил карасиков в банку с водой.

— Они не погибнут? — спросила Наташка.

— Не знаю. Вода в банке кипячёная.

— А им живая нужна?

— Живая.

Буба спрыгнул с подоконника и стоял у крыльца, посасывая раненый палец. Наташка кинула в него чайной ложкой и заплакала, обняв банку, как куклу.

Мне тоже было ужасно жалко карасиков. Ведь они у нас особенные. Однажды мы с товарищами спасались в лодке от лесного пожара. Чёрный дым плыл над рекой, и в нём крутились искры и лоскутья пламени. Я вспомнил, что оставил ведёрко с карасиками под скалой, где мы ночевали. Нас было трое в лодке, трое геологов. Мы, не раздумывая, стали грести обратно. Огонь трещал и гудел по всему берегу, как живой, бросался на сосны, а вершины скал были закрыты дымом. На плечо мне упала горящая ветка, прожгла ватник и опалила щёку и волосы.

Мы успели тогда спасти карасиков, не дали им свариться в таёжном пожаре.

Я стал торопливо заделывать дырку в аквариуме пластилином и ругал упрямого Бубу. Он куда-то убежал. Наверное, струсил. Теперь побоится нос на улицу высунуть.

И вдруг я снова увидел Бубу. Он появился из-за угла, еле волоча тяжёлое ведро, перевязанное мокрой рубашкой. Не смог его донести до окна, поставил на траву и сам сел рядом. У него тряслись руки и даже уши блестели от пота.