Давид Гроссман - Дуэль

— Уж если сходить с ума и возвращаться на пятьдесят-шестьдесят лет в прошлое, так пусть это хоть выглядит красиво. — Он наклонился ко мне и сказал с кривой улыбкой: — Я даже решил купить себе розу и воткнуть в петлицу, — и как-то странно засмеялся.

Тут я подумал, что он, возможно, уже привык к этой идее — к дуэли, и к револьверам, и к возвращению во времена своей молодости. Может быть, это даже начинает ему нравиться. Но я не стал его спрашивать. Он сам заговорил.

— Дуэль — это замечательный способ умереть, — вдруг объявил он сильным, каким-то не своим голосом. — Даже Пушкин, знаменитый русский поэт, и тот умер на дуэли.

Я подумал про себя, что не бывает «замечательного способа умереть». Но по-прежнему не сказал ничего. Теперь я уже понимал, что он находится где-то далеко от меня, в другом месте и другом времени, и от этой мысли мне стало еще грустней.

Но тут он сказал удивительную вещь.

— Как бы то ни было, — сказал он, — я решил сделать так, чтобы моя совесть была чиста.

— О чем вы? — спросил я.

Он открыл сумку, которую нес в руке, и вытащил из нее револьвер — тот потемневший от старости револьвер, который извлек накануне из своего чемодана. Стиснув его обеими руками, он прицелился в сосну, стоявшую на склоне холма. Два воробья прятались на ее ветке от дождя. Он повел ствол в их сторону, прикрыл один глаз и нажал пальцем на курок.

Я даже глаза зажмурил от страха. Теперь я был совершенно уверен, что мой Розенталь уже не совсем в себе. Выстрел заставил меня вздрогнуть. С гор вернулись и скатились на меня угрожающе-рокочущие звуки. Я открыл глаза. Два воробья по-прежнему сидели на ветке. Розенталь посмотрел на меня и засмеялся. Револьвер по-прежнему был в его руке, но никакой дым из ствола не подымался. То, что я услышал, был не выстрел. То были раскаты грома в грозовых тучах.

— Я не собираюсь заряжать свой револьвер, — сказал Розенталь. — Я выбросил из него все пули.

Я посмотрел на него, все еще ничего не понимая.

— Как это?! — воскликнул я. — Ведь револьвер Шварца наверняка будет заряжен!

— Вот именно, — ответил он. — А мой — нет. Так я сохраню и свою честь, и свою чистую совесть. От дуэли не откажусь, но и ни в кого не выстрелю. Я никогда не проливал чужую кровь, а в моем возрасте уже поздно менять привычки.

Я молча смотрел на него. Я подумал, что на его месте я бы так просто не сдался. Уж если идти на дуэль, то с заряженным револьвером, а может, даже с саблей, для пущей надежности. Но потом я подумал: а зачем? Что выиграет Розенталь, если и Шварц будет ранен? Отомстит ему? Какая это глупость — месть одного старика другому.

— Друг Давид, — торжественно произнес вдруг Розенталь. — Я очень ценю твое молчание. Я ценю, что ты не попытался уговорить меня идти на поединок с заряженным револьвером. Я очень благодарен тебе за это.

Он замолчал и глубоко вздохнул. Потом посмотрел на меня.

— А сейчас, — сказал он, — я хочу, чтобы ты выслушал меня внимательно и сделал то, что я прошу. У меня осталось еще несколько дел, и я хочу, чтобы ты помог мне в них, потому что я тебе доверяю.

Мои глаза были залиты — не знаю, дождем или слезами, — но я продолжал неотрывно смотреть на него.

— Вот тебе ключи от моей комнаты в Доме пенсионеров, — продолжал Розенталь. — Пожалуйста, если со мной что-нибудь случится, верни эти ключи Нехемии, хорошо? Свои денежные дела с бухгалтерией дома я уже упорядочил, и это не должно тебя беспокоить. Обо всех других вопросах, которые могут возникнуть… ну, если со мной что-нибудь случится… позаботятся мои товарищи по патрулю, они в этом разбираются, у них есть опыт. Так что эта сторона дела тоже обеспечена. Но у меня есть еще одна просьба, которую только ты сможешь выполнить. Помнишь серый чемодан в моей комнате? Забери его, пожалуйста. Там нет никаких дорогих вещей, одни только личные памятки, но я не хочу, чтобы они попали в чужие руки. Можешь взять себе все, что тебе там понравится, а от остального избавься по своему усмотрению, хорошо?

Я не ответил. Точнее, я не сразу ответил, потому что, когда он сказал «серый чемодан», в моей голове будто что-то сверкнуло, и я вмиг понял, что за важная мысль мучила меня вчера вечером и все сегодняшнее утро. Странно, что она пришла мне в голову именно в такой момент. Я даже слегка обалдел. Я стоял молча, и в голове у меня стучало: «Тумбочка у кровати — и рисунок рта, серый чемодан — и рисунок глаз…» У меня, наверно, был очень странный вид, потому что Розенталь как-то недоуменно посмотрел на меня и переспросил:

— Тебе что-то непонятно, друг Давид?

Я встрепенулся.

— Нет-нет, — сказал я поспешно. — Конечно, я все сделаю. А можно я отдам эти вещи из чемодана моей знакомой? Это Вера, вы ее должны помнить, я как-то знакомил вас с ней…

Розенталь, конечно, помнил Веру. Я когда-то действительно привел его в ее магазин, чтобы он познакомился с нею и посмотрел те замечательные старинные вещи, которые я у нее видел. Розенталь тогда как только вошел в магазин, так с ходу заявил, что не терпит старья и вообще не любит подержанные вещи, от которых нет никакой пользы, кроме разве что подержанных воспоминаний. Но сама Вера ему понравилась, и они с ней долго сидели за столом, пили чай и болтали. Она, понятно, рассказала ему о своем путешествии к мужу в Египет, и он смеялся, как маленький ребенок. Потом они перешли к положению в мире и к планам на будущее, а я подумал, что, если бы у Веры не было мужа, между нею и Розенталем могло бы, того и гляди, что-нибудь произойти, как это обычно происходит в кинофильмах.

— Ну конечно! — обрадованно воскликнул он. — Конечно, отдай Вере. Это самый подходящий вариант. Если ей удастся что-нибудь продать из моих вещей, это будет замечательно. Мое прошлое внесет какой-то вклад в настоящее, и мысль об этом уже сейчас согревает мне душу…

С этими словами он вдруг поднялся, быстро пожал мне руку и сказал:

— Не иди за мной больше. Дальше я пойду один…

Повернулся и ушел. Именно так: повернулся и ушел. А я остался сидеть на камне, промокший до нитки и ненавидя весь мир. Его фигура постепенно удалялась. Он подымался по тропе, и я видел, что его спортивные туфли насквозь пропитаны грязью. А потом он свернул и исчез за поворотом улицы. Я еще какое-то время посидел на месте, а потом тоже поднялся и побежал в сторону Бейт а-Керема. Дождь не прекращался ни на мгновенье.

Был уже час дня, когда я вошел, точнее — вбежал в Дом пенсионеров. Старики, как обычно в это время, сидели в холле. Некоторые задумчиво смотрели куда-то вдаль, другие беседовали друг с другом. Все было очень спокойно. Я бегом поднялся на второй этаж и вошел в комнату Розенталя. Нет, здесь все было в порядке. Только как-то странно было находиться в ней без него. Комната даже выглядела совсем иначе, хотя каждый предмет находился на своем обычном месте. Я посмотрел вокруг и ощутил тоску. Сколько часов я провел в этой комнате! Скольких людей встретил здесь! Всех розенталевских друзей и тех его знакомых, которых он, по его словам, «коллекционировал», как филателист коллекционирует марки. Сейчас все это кончилось.