Сергей Никитин - Дорогой чести

Далее говорилось, что комендор Полегаев внесен навечно в списки личного состава дивизиона сторожевых кораблей. Орден, которым награжден он посмертно, командование посылает матери с великой благодарностью за то, что она воспитала безгранично преданного Родине героя. Письмо было подписано адмиралом.

Дочитав письмо, художник задумался. Полегаева вытерла уголком головного платка слезы. С минуту помолчали.

— Ну, полно, — сказала, наконец, Прасковья Евграфовна. — Многих уже просила нарисовать Павлушин портрет. Отказывались: ведь даже фотографии не сохранилось. Мой дом сгорел в войну от бомбы. Пришла с поля — одни угли застала. О вас мне рассказывали… Думала, думала я, да и решила вот обратиться к вам, как к народному художнику. Отпросилась у председателя, приехала… На вас одного надежда. Нарисуйте Павлушу!

Каштанов нахмурился. Полегаева ждала ответа, пристально глядя на художника.

— Павлу сколько было лет? — спросил Каштанов, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

— Двадцать семь… Жить бы да жить, — вздохнула Прасковья Евграфовна, и слезы снова навернулись у нее на глаза.

Каштанов встал, прошелся по мастерской. «Что же делать? — напряженно думал он. — Жаль старушку, а придется отказать. Времени у меня нет. И с чего же писать — со слов!?»

Но сказать ей об этом прямо почему-то было трудно. Художник подошел к мольберту. Стараясь хоть как-нибудь отдалить неприятное объяснение, он сказал:

— Вот, Прасковья Евграфовна, работа у меня… Так сказать, на колхозную тему.

Старушка взглянула на полотно, и лицо ее прояснилось.

— Хорошая картина! — сказала она. — Лес и поле совсем как у нас. Утром это?

Каштанов утвердительно кивнул головой.

— Только по той дороге, — продолжала Полегаева, — у нас колхозники ездят в поле на работу, а у вас пусто, никого нет… Видно, запаздывают с уборкой-то. А пшеница клонится к земле — налита, готова. Пора убирать.

Художник насторожился:

— Значит, пора начинать уборку, говорите?

— Пора, пора, Владимир Владимирович. Только солнце пусть подсушит пшеницу: утренняя роса-то у нас обильная. Подождать надо, а потом — в самый раз.

Каштанов улыбнулся:

— Вы, Прасковья Евграфовна, в колхозе, значит, работаете?

— В колхозе. Раньше все с хлебом имела дело, а теперь — птичница. В поле уж не управляюсь, так председатель перевел на птицеферму. В прошлом году медаль мне дали за курочек-то…

Она с удовольствием начала рассказывать о колхозе. Каштанов с интересом слушал.

Оля, ученица художника, строгая девушка, которую Прасковья Евграфовна встретила в коридоре, уже несколько раз заглядывала в мастерскую и, удивленная тем, что старушка прошла-таки к художнику и, кажется, чем-то заинтересовала его, деликатно прикрывала дверь.

— Оленька! — вдруг окликнул ее Каштанов, когда девушка вновь заглянула в дверь. — Заходите же. Вот Прасковья Евграфовна внесла поправку. Прикройте-ка это полотно. Пусть подсохнет пшеница, тогда мы за нее возьмемся.

Каштанов зашагал по мастерской. Оля, укоризненно поглядывая на старушку, застучала каблучками, отодвигая мольберт за ширму.

— Заговорила я вас, от работы отрываю, — Прасковья Евграфовна неторопливо поднялась с дивана. И, словно считая вопрос с портретом окончательно решенным, спросила: — Приходить-то когда, Владимир Владимирович?

— Что? — рассеянно спросил Каштанов.

Замечания старой колхозницы по его картине увлекли художника, заставили забыть обо всем.

— Говорю, когда приходить? — спокойно переспросила Прасковья Евграфовна. Я расскажу о Павлуше. Подробно расскажу.

Каштанов растерялся.

— Видите ли, Прасковья Евграфовна, без фотокарточки ничего не получится. Сами понимаете…

Прасковья Евграфовна испуганно поджала губы. Дрожащими руками она завернула в платок орден и письмо, прижала сверток к груди и молча направилась к двери.

Художник, чувствуя себя виноватым перед ней, быстро заговорил:

— Вы не сердитесь, Прасковья Евграфовна. Постарайтесь отыскать где-нибудь фотокарточку сына. Тогда — другое дело.

— Где же ее найдешь?.. — тяжело вздохнула Полегаева. — Видно, никто не может помочь моему горю.

— Извините, Прасковья Евграфовна, ничего не могу сделать, — оправдывался Каштанов. — Очень сожалею, сочувствую вам всей душой, но в каждом деле есть пределы, перешагнуть которые невозможно. Со слов портрета не напишешь…

Каштанов проводил ее, пожал руку, извинился еще раз и сказал на прощанье:

— Если найдете где-нибудь фотокарточку Павла, обязательно сообщите мне…

Потом Каштанов долго стоял у окна. Чувство досады, неудовлетворенности угнетало его. Художник хмурился, барабанил по стеклу пальцами.

В этот день он уже не смог продолжать работу и раньше обычного уехал домой.

На следующий день художник отправился в мастерскую с твердым решением закончить свою картину.

Переодевшись в халат, он взял палитру, смешал краски, подсел к мольберту, но только взглянул на полотно, сразу же вспомнил Прасковью Евграфовну и ее сына. Каштанов сделал несколько мазков, нахмурился и положил кисть. В памяти всплыли подробности письма адмирала к матери Павла… И вдруг ему отчетливо представилось бушующее море, корабль, охваченный пламенем, и комендор Полегаев… Истекая кровью, стиснув зубы, он бьет, бьет, бьет по врагу, а за его спиной берега Родины, поля и леса, село, где ждет его с победой старушка-мать, город., где в ту осень, согревая дыханием озябшие пальцы, Каштанов рисовал военные плакаты…

И Каштанов вдруг почувствовал, что не имеет права отказать Прасковье Евграфовне, не может разрушить ее великую веру в искусство. Он во что бы то ни стало должен написать портрет Павла Полегаева.

Художник встал, нервно прошелся по мастерской, взглянул на часы: где же Оля?

Девушка пришла через несколько минут, весело поздоровалась.

— Опаздываете, Ольга Николаевна, — недовольно сказал Каштанов. — А я жду вас.

— Извините, Владимир Владимирович, но я всегда прихожу в это время, — возразила девушка.

Каштанов забарабанил пальцами по стеклу.

— Вы не запомнили, из какого она колхоза?

— Кто? — спросила ничего не понимающая Оля.

— Прасковья Евграфовна Полегаева.

— А, та, что приходила насчет портрета?.. Я не спрашивала откуда она.

— Нужно спрашивать. Вообще впредь интересуйтесь людьми.

— Хорошо, Владимир Владимирович, буду интересоваться, — ответила Оля, часто замигав.

— Наведите справки о Прасковье Евграфовне, узнайте ее адрес сегодня же.

Написать портрет Павла Полегаева оказалось гораздо сложнее, чем предполагал художник. Тех скудных сведений о внешности Павла, которые он получил от Прасковьи Евграфовны, встретившись с ней в ее селе, было далеко не достаточно. Каштанов списался со штабом флота и даже разыскал адмирала, приславшего письмо матери моряка, но, кроме новых подробностей его подвига, ничего не узнал.