Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська

Мальчишка выпрямил ноги, скользнул спиной по стене.

— Ты что, пьешь чернила? — спросил Виктор.

— Не-е…

— Может, спишь на чернильнице?

— Не-е…

— А чего же у тебя щека разукрашена?

— Это Васька… Промокашкой…

— Шарики катаете, в чернильницу макаете?

— У-гу…

— Молодцы!.. За что же тебя из класса выставили?..

— А я Ваське на макуху чернила вылил. Нас двоих…

— А где ж твой Васька?

— Макуху моет.

— А хочешь, я тебе по шее дам? — спросил Плюха.

Мальчишка поежился:

— Не-е…

— Ладно, не трогай, — сказал Виктор, уверенный, что Плюха все равно не тронет, и, посмотрев на мальчишку, насмешливо добавил: — Мы тоже наказанные.

Мальчишка понимал, что лучше не говорить лишних слов, чтобы и в самом деле не получить по шее, но любопытство оказалось сильнее страха, и он спросил:

— А за что?

— Вот он, — Виктор кивнул на Плюху, — убил свою бабушку, а я ограбил Государственный банк.

Мальчишка быстро-быстро заморгал глазами, а Виктор повернулся и медленно пошел по коридору. Плюха побрел следом. Виктор не спешил. Он извинится, «закон скелета» — закон. Но и бежать сломя голову неохота. Пусть Амеба отойдет немного, и так будет гнусить, вспоминая свое золотое детство: «в мое время», «мои товарищи», «наше поколение», а если сейчас, сразу подойти, пожалуй, и всех предков со времен царя Гороха помянет. И почему это каждый взрослый считает, что именно его поколение — образец. Если потомки хуже предков, в чем же смысл жизни? Для чего растить потомков, которые хуже тебя?

— Покурим, — сказал Виктор и свернул в уборную.

Уборную в школе именовали «Курильскими островами», или попросту «Курилами». Здесь было холодно, потому что форточка не закрывалась. С потолка сосульками свисали разносортные окурки. Считалось особым шиком, докурив папиросу, подбросить ее так, чтобы она прилипла к высокому потолку. Пахло табачным дымом. Возле раковины отфыркивался какой-то мальчишка.

— Васька, — сказал Виктор, — менингит схватишь!

Васька вылез из-под крана и обернулся. По красному замерзшему лицу его текли бледные фиолетовые струйки. На мальчишку нельзя было смотреть без смеха. Виктор вынул из кармана зеркальце и протянул его Ваське:

— А ну-ка поглядись.

Васька увидел себя в зеркальце, губы его дрогнули, и он заплакал.

— Ну вот, мало ему воды под краном! — сказал Плюха.

Виктор вынул носовой платок, ухватил мальчишку за мокрый затылок и стал утирать ему лицо. Васька не увертывался.

— И чего нюни распустил! — сказал Виктор сердито. — Ты приятелю щеку разукрасил? Разукрасил. А он тебе — макушку. И нечего реветь. Сам виноват. Вот, теперь ты чистый. А макушку дома отмоешь горячей водой. Тоже мне, индеец!

Мальчишка ушел. Виктор скомкал перепачканный чернилами мокрый носовой платок, сунул в карман.

— Платок испачкал, — неодобрительно сказал Плюха.

— Дурак. Не платок испачкал, а человека отмыл. Понял?

Они присели на подоконник. Прямо под открытой форточкой. Плюха зябко поежился.

Виктор усмехнулся:

— Свежий воздух прочищает мозги. Закуривай.

Плюха взял сигарету, помял в грубых неповоротливых пальцах. Виктор чиркнул спичку, дал товарищу прикурить.

— А ты?

Виктор посмотрел на Плюху задумчиво.

— А я бросил.

— Мы ж вчера еще курили!

— А сегодня не курим. И тебе советую.

— Зачем?

— Для здоровья.

— А я и так здоровый!

— Будешь еще здоровее, — усмехнулся Виктор.

Не объяснять же, что, решив бросить курить, думал не о здоровье, а об Оленьке. Вчера после уроков как-то так получилось, что Виктор пошел вместе с ней, хотя им и не очень-то было по пути. Захлебываясь не то ледяным ветром, не то от волнения, Виктор торопливо рассказывал Оленьке о соревнованиях по бегу на коньках и о том, что надеется занять если не первое место, то по крайней мере второе или третье. А уж в первую-то пятерку попадет непременно. Оленька слушала молча, прикрывала варежкой нос и рот. Потом умолк и Виктор, но идти так, не разговаривать, было неловко, и он стал закуривать, зачиркал спичками, гаснувшими на ветру. Не хотел останавливаться, чтобы не отстать от девушки. Наконец ему удалось прикурить.

Ветер забивал дым обратно в горло. Виктор закашлялся.

Оленька посмотрела на него искоса, спросила:

— Зачем ты куришь?

— Вообще.

— Мой папа — летчик. Налетал три миллиона с лишним километров.

— Ну и что?

— Ничего. Он не курит. Зато он настоящий спортсмен.

И вот сегодня с утра Виктор не курит. Пачка сигарет осталась в кармане. Он готов угостить ими любого. А курить зверски хочется. Пусть хочется. Зато через день-два он скажет Оленьке небрежно, между прочим: «Я курить бросил. Как известно, курение мешает спорту».

Виктор посмотрел на сосредоточенно сосущего сигарету Плюху и прерывисто вздохнул. Все-таки зверски хочется курить!

Плюха прикидывал мысленно, что будет Виктору за историю с Амебой. Амеба, конечно, пожалуется Фаине (так звали за глаза директора школы Фаину Васильевну). Фаина спуску не даст. Еще хуже, если Амеба пожалуется завучу, Петру Анисимовичу. Тогда уж совсем хана. Завуч появился в школе недавно, а уж о нем такие страсти рассказывают, что сердце холодеет. Говорят, даже учителя его боятся, слова не могут сказать поперек. Говорят, он начальником тюрьмы раньше был, или конвоя, или еще чего-то шибко строгого…

Взвизгнула дверь. Появился Володька Коротков.

— Так и думал… Дай-ка затянуться!

Плюха молча сунул ему в губы окурок, Коротков посопел, пустив дым носом. Потом сказал:

— К нам Фаина пошла.

— Дуй в класс! — нахмурился Виктор.

— А чего я там не видел. Фаины?

— Взгреет.

— А ей сейчас не до нас. Она твоей особой заниматься будет, — ехидно хихикнул Коротков.

— Плюха, выдай ему!

Плюха поплевал на ладони.

Коротков быстро откатился к двери и пропищал оттуда:

— Звери задрожали, в обморок упали!..

Взвизгнула, захлопываясь, дверь.

— Ох, и зануда, — сказал Плюха добродушно.

— Не зануда, а ехида. — Виктор решительно соскочил с подоконника. — Пойдем, Плюха. С Фаиной надо в открытую. А то хуже будет.

Они постояли несколько секунд у двери класса, прислушиваясь к тишине за ней.

Потом Виктор решительно нажал на дверную ручку.

Фаина Васильевна стояла у стола. В классе было тихо-тихо, так тихо, будто не сидело в нем двадцать семь учеников, а только один Иван Иванович стоял в своем углу и глядел пустыми глазницами на Фаину Васильевну.

Дверь скрипнула резко в тишине, и все головы бесшумно и дружно повернулись к вошедшим. Все, кроме голов Ивана Ивановича и Фаины Васильевны.

— Можно? — спросил Виктор.

— Войди, Шагалов.

— Мы ходили извиняться перед Александром Афанасьевичем.

— Кто это — мы?