Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська

— Ничего не понимаю, — сказал Степан Емельянович.

— А понимать нечего. Подвешивала она на нитке эту конфетину к весам. Лежит конфетина на прилавке — весы точно показывают, а скинешь ее пальцем — она и повиснет. На двадцать грамм разница. Отвесила товар — опять ее на прилавок.

— Механизация производства! — съехидничал старик.

— Вот, — Люська положила перед покупателем жалобную книгу. — Пишите. Опозорила нас Логинова. Весь магазин опозорила.

Старик покашлял в кулак.

— Написать нетрудно. Можно написать. А что толку?

— Мы ее накажем, — сказала Люська.

— А без этого, без жалобы, не накажете?

— Все равно накажем.

— Так зачем же писать, девушка? Потом вызывать начнете, протоколы там разные… Покоя не будет. — Старик нахмурился, и глаза его вовсе скрылись под клочьями бровей. — Нет. Не буду писать.

— Ваше дело.

Старик снова покашлял в кулак, взял свои покупки и ушел.

Вызвали Сашу.

— Как же вы посмели, Логинова, — обратился к ней Степан Емельянович. — Как у вас рука поднялась?

Саша залилась слезами.

— Я… я больше… никогда… Черт попутал…

— А я ни в бога, ни в черта не верю, — металлическим голосом говорил Степан Емельянович. — За свое преступление вы ответите. И прежде всего перед своими товарищами. Идите.

Саша ушла. И тотчас в кабинет ворвалась Нина Львовна. Вид у нее был такой, будто она пробежала без отдыха не меньше пяти километров и при этом за ней гнался по крайней мере уссурийский тигр.

— ОБХСС, — выдохнула она. — В магазине.

— Кто? — не сразу понял Степан Емельянович.

— ОБХСС…

— Ну и что?

— В магазине…

— И чего вы испугались?

— Милиция же!..

Степан Емельянович не выдержал, засмеялся.

— Это хорошо, что вы хоть милиции боитесь.

Нина Львовна посмотрела на него обезумевшими глазами, резко повернулась и выскочила из кабинета.

Тут уж и Люська не выдержала, прыснула в кулак.

В дверь постучали.

— Разрешите?

Вошел старший лейтенант.

— О, у вас тут весело! Здравствуйте! — Он протянул руку Степану Емельяновичу. — Старший лейтенант Ивин.

— Кольчиков, майор, увы, в отставке.

— Знаю, слышал. Здравствуйте, Людмила.

— Здравствуйте, Валерий Сергеевич!

— Чего вы меня так рассматриваете?

— Первый раз вижу в форме.

— Ну и как?

— Ничего. Подходяще.

Степан Емельянович пригласил сесть.

— Чем могу служить?

— Да ничем. Разрешите закурить?

— Курите, пожалуйста, — кивнула Люська.

Валерий Сергеевич щелкнул зажигалкой. Затянулся, выпустил тоненькую струйку дыма.

— Слышал, перестраивать торговлю собираетесь?

— Собираемся.

— Мы в ОБХСС очень заинтересованы вашими планами.

— А мы жульничать не собираемся, — весело сказала Люська.

Валерий Сергеевич засмеялся.

— А у вас, Телегина, я гляжу, превратные понятия об органах милиции. Ведь мы не только пресекаем, мы и воспитывать должны. И помогать людям разбираться, что к чему. А иначе — какая же мы советская милиция. Вот вы будете заказы брать. Если вы обезличите продавщиц, откроете дорожку к злоупотреблениям. Могут найтись неустойчивые люди, воспользоваться обезличкой. Могут?

— Мы ж проверять будем.

— По нескольку раз перевешивать? — усмехнулся Валерий Сергеевич. — Уж лучше вы своим продавцам поверьте. Только не обезличивайте их. Пусть каждый за свою работу несет ответственность полной мерой. И проверять не надо будет. Совесть — лучший контроль честности.

— Мысль верная, — согласился Степан Емельянович.

— Пусть они расписываются на пакетах, которые взвешивали, — предложила Люська.

— Да это кустарщина, — возразил Степан Емельянович. — Может быть, штампы им заказать такие. Ну, как на заводе… Личная марка.

— Можно и так, — согласился Валерий Сергеевич.

— Надо будет с продавцами посоветоваться, — сказала Люська и помрачнела. — А у нас происшествие сегодня. Обвес.

— Нехорошо. И что ж вы предпринять решили? Протокол составить?

— Не знаем еще.

— Протокол, конечно, — вещь сильная. За протоколом штраф стоит, и суд, и тюрьма. А мы вот в милиции, честно говоря, не очень-то любим протоколы заводить. И не потому, что хлопотно. Людей жаль. Ведь среди виновных не только матерые жулики. Там и споткнувшиеся, и просто дураки. Не совсем понимают, что творят. Их учить надо. Из них еще можно настоящих людей слепить. А тюрьма да лагеря не лучшая скульптурная мастерская.

— Но наказать-то надо.

— Обязательно. Ни одного проступка без наказания. Вы посоветуйтесь с заводскими ребятами. С дружинниками. Они вам очень могут помочь. Ну, а в крайних случаях обращайтесь к нам без стеснения. На одной земле живем!

— Спасибо. Вопрос к вам, — Степан Емельянович осторожненько покосился на Люську. — Как с той девушкой будет, которая письмо написала?

— Она в больнице. Поправляется.

— Знаем. Мы ее навещаем.

— Это хорошо. Человеку очень тепло человеческое нужно! Если б мы иногда для людей душевного тепла не жалели, ей-богу, люди бы на сто лет дольше жили. А эту девушку — есть у нас такое мнение — не стоит к уголовной ответственности привлекать. То, что она обо всем написала, себя не пощадила, — это хорошо. Не погасили окончательно в ней совесть прохвосты. Не сумели. Хоть и запутали.

Когда Валерий Сергеевич ушел, Степан Емельянович как бы про себя проговорил:

— Никогда б не подумал, что такие душевные люди на такой, казалось бы, беспощадной работе.

Дружинники посоветовали вывесить в витрине «окно сатиры» по поводу ЧП.

— Разрисуйте эту самую Логинову в красках. Чтобы другим неповадно было. Такие окна сильно действуют. И главное — люди знать будут, что вы мошенников всяких и прочих там нарушителей сами строго осуждаете, что вы сами стоите на страже порядка. И люди вам верить будут.

После горячего обсуждения в магазине был создан «Комсомольский прожектор». На его обязанности возложили наблюдение не только за порядком в магазине, но и за хранением продуктов, за сбором заказов в заводских цехах — «вообще за всей жизнью магазина.

В тот же день в витрине появилось «окно» «Комсомольского прожектора». Под рисунком, изображавшим продавщицу с перекошенными весами, подпись:

Нарисовать попросили Алексея Павловича, а подпись сочинила Люська.

Возле витрины останавливались покупатели. Заходя в магазин, спрашивали, которая тут Логинова Саша.

Но Саши не было. Она ревела в подсобном помещении, и ее пришлось подменять. Наказание было жестоким, но справедливым. И продавцы и покупатели почувствовали, что что-то необычное произошло в магазине. Будто гроза прошла, и стало чисто и светло.