Генрих Книжник - Петька

И исчез будённовский кавалерист, и остался вместо него толстый Петька Тёткин, красный от стыда чуть не до слёз. Хорошо ещё, никого из деревенских ребят рядом не оказалось, а то засмеяли бы его с первого дня. Прозвали бы как-нибудь обидно. На счастье, лошадь сама остановилась возле ворот, и Петька поскорее слез с телеги. Он отдал вожжи дядьке Василию. Тётя Ксения зашла в калитку, отворила ворота, и Петька, опережая коня, вбежал во двор подальше от глаз противного старика.

Пока тётка раскладывала вещи, Петька осмотрел дом. Четыре комнаты, сени, кухня, чердак — это было то что надо. Намного просторней их московской двухкомнатной квартиры. Свой чемодан Петька обнаружил в самой маленькой и уютной, в комнате тёткиного и дядькиного сына Антона, который сейчас кончал свой геологоразведочный институт и сидел где-то в «поле». Петька не очень понимал, как это весёлый и ловкий Антон сидит «в поле», а, например, не «гуляет по чисту полю», как делали в старину добрые молодцы, но спрашивать стеснялся.

Антон учился в Москве и зимой часто забегал к ним. Обедал, разговаривал с папой, реже — с мамой, а с Петькой почти не говорил. Однажды за какую-то грубость спокойно пообещал дать по шее, и Петька понял, что даст, не задумается. Петька тогда не нажаловался маме и сам не понял почему. Но всё равно возле Антона было очень интересно, и Петька ходил за ним хвостом.

Комната у Антона была замечательная. Стена над кроватью вся была завешана огромными странными картами. «Тектоническая карта Сибирской платформы», — прочёл Петька на одной из них. На соседней стене висели большие оленьи рога, фотографии каких-то бородатых людей в куртках и сапогах, среди которых один был поменьше ростом и без бороды. Петька сначала решил, что это мальчишка, и позавидовал ему, но потом разглядел, что это девушка, и потерял к фотографиям всякий интерес. Ружей и собак на снимках не было. Две другие стены были с окнами. Под одним окном стоял письменный стол с лампой и гладким радужным камнем, под другим ничего не стояло. В углу был шкаф с одной стеклянной дверцей и другой не стеклянной. Сквозь стекло были видны книги. Петька попробовал — шкаф был заперт. Кровать у Антона была низкая и не очень удобная. Петька с размаху плюхнулся на неё и охнул: она была жёсткая, как вагонная полка. Не то что его московская постелька. Петька решил, что попросит тётку постелить что-нибудь помягче.

За окном стоял куст, а на нём какие-то зелёные маленькие шарики. «Смородина, только незрелая, — догадался Петька. — А что ещё здесь есть?»

Он вышел во двор. Там был сарай, половина которого занята была дровами, а на другой стоял верстак и лежали инструменты. Некоторые из них Петька видел в школе на уроках труда. За этим сараем был другой, гораздо больше первого. В нём было сено, стояли сани, лежали грабли, лопаты, на стене висели три косы. Много там было всяких других вещей, в которых Петька решил разобраться потом. В другом конце двора был коровник, курятник и пристройка для свиньи. Коровы не было, куры бродили по двору, а свинья была на месте: толстая, розовая. Она поглядела на Петьку хитрыми глазками с белыми ресницами и хрюкнула, будто поздоровалась: «Привет, братец». Петька отвернулся. Вспомнилось, что мама часто называла его поросёночком за упитанность и розовый цвет. Нет, свиней Петька не любил. Другое дело собаки. Ещё когда телега въезжала во двор, Петька увидел высокого серого пса с белой грудью и закрученным в кольцо хвостом. Пёс прыгал вокруг тёти и дяди, но не лаял. Всё равно было видно, что он очень радуется.

— Знакомься, Серый, это наш племянник Петька, — сказал дядя Василий; пёс обнюхал Петькины ноги, посмотрел в лицо, будто запоминая, и снова стал прыгать вокруг дядьки.

Собачья будка была за домом, в саду. Серого там не было, и Петька не стал его искать. Он быстро осмотрел маленький сад, огород, заглянул в колодец и пошёл обратно в дом: там было ещё много неосмотренного. В кухне он сразу увидел люк в полу с ввинченным в него большим кольцом. Петька взялся за кольцо и потянул, сначала слабо, потом посильнее. Крышка приподнялась, и Петька увидел лесенку, уходящую в тёмную глубину. «Погреб, — догадался Петька, — очень интересно!» и, откинув крышку, полез вниз. Погреб был довольно большой, в нём стояли мешки и бочки, по полу была рассыпана картошка, по стенам на полках разместились банки, бутылки, два маленьких бочонка и какие-то свёртки.

Запах от полок шёл такой вкусный, что Петька не удержался и полез через картошку к банкам и свёрткам. В погребе было темновато, и Петьке не удалось разобрать, что находится в банках. Свёртки он не решился разворачивать без спросу и стал их обнюхивать. В первом же он угадал сало, во втором — колбасу. Перед Петькиным мысленным взором сразу же засветились розовые довески к колбасе, которую мама и бабушка приносили из магазина. Он всегда их съедал: это было его неотъемлемое всеми признанное право. В свёртке, который лежал сейчас перед ним, тоже мог оказаться довесок, и его можно было бы попросить у тётки. Сначала попросить, а потом развернуть, но вылезать из погреба, искать тётку, объяснять, почему полез в погреб вопреки прямому запрету мамы… И кто их вообще знает, порядки в этом доме, лучше не разворачивать. Но запах висел в воздухе, густой и дразнящий, и Петька решил только посмотреть, какая это колбаса, которая может так сильно пахнуть. Отогнав сомнения, он развернул свёрток. Колбаса была толстая, тёмная, с квадратиками белого сала, яркими даже в полутьме погреба. Петька сразу понял, что она не магазинная, а домашняя. И довеска к ней не было. Вспомнилось, что утром в поезде он, боясь опоздать, съел очень мало, а потом только пил воду, и так ему вдруг захотелось есть, что хоть кусай от целого куска. Но на такой откровенный разбой Петька не решился. Одно дело — довесок, а другое — следы зубов на колбасе. Это же улика, а их нельзя оставлять. «Кто его знает, этого дядьку Василия, лучше пойти у тётки спросить», — подумал Петька и, наскоро завернув колбасу, полез через картошку обратно к лесенке.

— Ксения, опять погреб открытым оставила! — услышал вдруг Петька, и в погребе стало сразу темно.

Это было так неожиданно, что Петька не сообразил подать голос, пока дядькины сапоги не простучали по крыльцу, а когда закричал, это уже не имело смысла. Вообще говоря, большой беды не было: поддать крышку снизу — она и откроется. Но Петька боялся темноты, а тут ещё незнакомый погреб, и он заторопился к выходу.

В темноте ходить по картошке было совсем невозможно, и Петька тут же шлёпнулся на круглые, удивительно твёрдые клубни. Картофелины с тихим шуршанием покатились в стороны. «Может быть, мыши? — подумал Петька. — Или…» Это «или» нельзя было даже додумывать, потому что волосы и так уже зашевелились на голове, и он в панике кинулся на четвереньках к лесенке. Ухватившись за прохладное сыроватое дерево ступеньки, Петька неожиданно ощутил, что все его страхи исчезли. Он спокойно мог теперь думать и про скелет в углу, и про огромных диких крыс, и про того, который непонятно какой и неизвестно чего хочет и от этого он самый страшный. Теперь они все были только смешными, и было чуть-чуть стыдно, что так испугался. Петька даже тихонько засмеялся. И тут опять появился запах колбасы.