Нил Шустерман - Здесь был Шва

— И какие методы истязания применим теперь? — поинтересовался Хови.

— Пиротехнику, — предложил Айра. — Попробуем его взорвать.

— А мне можно посмотреть? — спросил Шва.

— Конечно, почему нет. — Я повернулся к нему, но его уже не было. — Эй, ты куда подевался?

— Никуда. Я здесь.

Я прищурился — солнце слепило — и увидел его. Он махал руками, как будто старался привлечь моё внимание или что-то в этом роде.

— Н-не знаю, — протянул Айра. — Помните, что говорят, когда слишком много народу?

— Нет. А что говорят? — спросил Хови.

— Много народу — мало кислороду, вот что.

До Хови всё равно не доходило.

— А что, мы будем Манни кислородом накачивать?

— Это такая пословица, Хови, — объяснил я. К вашему сведению, Хови вовсе не дурак, просто он из тех людей, что всё понимают буквально. Шарики-ролики у него так работают. Кстати, если бы я ему это сказал, он так и не понял бы, при чём тут шарики и какое отношение они имеют к роликам. Это вовсе не так уж плохо, когда дело касается математики или других точных наук, но с художественным мышлением у Хови завал — ему не создать ничего более образного, чем штрихкод. Когда он был малышом, то очень неплохо справлялся с раскрасками; но дай ему карандаши и чистый лист бумаги — и у него голова треснет, однако он так и не додумается, что же со всем этим делать.

Короче, двумя голосами против одного Шва было разрешено принять участие в следующей попытке разломать Манни. Айра голосовал против, но при этом упорно прятал глаза.

— Да что с тобой такое? — недоумевал я.

— У меня своё мнение на это счёт! Имею же я право на собственное мнение?

— Ладно, успокойся, мнительный ты наш.

Увидев такую внезапную враждебность Айры, Шва решил, что ему лучше не нагнетать обстановку и уйти.

— Увидимся на естествознании, — сказал он.

И только после того, как Шва убрался, Айра отозвал меня в сторонку и сказал:

— Эх, жаль, что я не заснял это!

— Не заснял что?

— Помнишь, как ты спросил у Шва, куда он подевался, а он чуть ли не через голову прыгал, чтобы ты его заметил?

— Ну и?

— Да он же всё время стоял прямо перед тобой!

Я отмахнулся, словно отгоняя муху.

— Как это — стоял передо мной? Он же мне за спину зашёл! Поэтому я и не мог его видеть!

Но Хови покачал головой.

— Энси, он не двигался с места.

Я, нахмурив брови, уставился на них. Они что — сговорились сделать из меня дурака?

— А ещё, — добавил Айра, — про него такое говорят!..

— И что говорят?

Айра придвинулся ко мне вплотную, так что я сразу понял: вчера вечером он ел что-то с чесноком.

— Его глаза, — прошептал Айра. — Говорят, у него глаза меняют окраску под цвет неба. Говорят, что башмаки у него всегда того же цвета, как и то, что под ногами. Говорят, что если смотреть на него долго-долго, то начинаешь видеть то, что написано на стенке у него за спиной!

— Это называется «инерционность зрения», — заявляет Хови, тем самым напоминая нам, что за завесой его тупизны скрывается острый аналитический ум. — Это когда мозг сам по себе заполняет прорехи в том, что, по его мнению, ты должен видеть.

— Он не прореха, — возразил я. — Он просто парень, такой же, как и мы.

— Он фрик, — стоял на своём Айра. — От него надо держаться подальше!

Не знаю, как Хови и Айра, но я в своей жизни сталкивался со многими странностями и мне надоело держаться от них подальше.

— Если всё, что вы говорите, правда, — сказал я друзьям, — то есть способы это проверить.

Мы с родителями живём в доме на два хозяина; это значит, что два дома соединены, словно сиамские близнецы, общей стенкой. По другую сторону стенки живёт еврейская семья. Айра знает их по синагоге, вернее, знает их имена, а больше ничего. Общение у нас случается раз в год: мы преподносим соседям рождественское печенье, а они нам — латки, еврейские картофельные блинчики. Смешно — живёшь в шести дюймах от других людей, а практически незнаком с ними. У нас еврейско-итальянский микрорайон. Евреи и итальянцы, похоже, прекрасно уживаются друг с другом. Думаю, это потому, что обе нации исповедуют культ еды и обладают развитым комплексом вины.

Вот точно так же Шва на уроках естествознания находился от меня на расстоянии в шесть дюймов, а я его никогда не замечал. Весьма странно, поскольку я очень даже неплохо замечаю в классе всё, что не имеет непосредственного отношения к уроку. А думая о том, как Айру чуть кондрашка не хватил при упоминании имени Шва, я понял, что необходимо расследование. Оно заняло пару дней, и в результате я узнал кое-что интересное.

Я позвал Айру и Хови на военный совет (так мы, мужики, называем обмен сплетнями). Разговаривать в гостиной было нельзя — там на диване храпел Фрэнки, захватив, как всегда, самое уютное местечко во всём доме. Что-то Фрэнки в последнее время спит целыми днями.

— В шестнадцать лет это обычное явление, — пояснила мама. — Вы, подростки, в пятнадцать заворачиваетесь в кокон и впадаете в спячку на много лет.

— Значит, когда они вылупляются, то становятся бабочками? — спросила сестрёнка Кристина.

— Нет, — ответила мама. — Они остаются всё теми же гусеницами, только большими, волосатыми и вонючими.

Кристина засмеялась, а Фрэнки на диване перевернулся на другой бок и демонстративно выставил зад в нашу сторону.

— А когда ж мы станем бабочками? — поинтересовался я.

— Вы — никогда, — ответствовала мама. — Вы отправитесь в колледж или ещё куда, и вот тогда я стану бабочкой.

При словах «ещё куда» мама посмотрела на меня, поэтому я сказал:

— А может, я останусь здесь на всю жизнь. Возьму сачок и буду дежурить.

— Угу, — сказала мама. — Тогда сачок тебе точно понадобится — чтобы оттащить меня в дурдом.

Когда дело касается Фрэнки, мама всегда говорит о колледже так, будто это само собой разумеется; а вот я и колледж у неё никак не стыкуются. Я взглянул на брата — тот храпел и в ус не дул. Иногда я думаю, что Бог ошибся и отдал Фрэнки часть мозговых клеток, изначально предназначавшихся для меня. Братец может дрыхнуть сутки напролёт, и всё равно у него в табеле сплошные «А» [9] Если кто подзабыл: в США оценки выставляются не баллами, а буквами, высшая из которых «А». . Я же в своём табеле испокон веков видел только две «А»: в имени Anthony и в фамилии Bonano. Что самое противное — Кристина, похоже, следует по стопам братца; так что мне уготовано судьбой стать позором семьи.

— Пошли, — скомандовал я Хови и Айре, — поговорим в подвале.

То есть там, где мы обычно беседуем о всяких важных вещах.

Подвал у нас из тех, что называют «обустроенными», хотя правильнее было бы назвать его «когда-нибудь-в-перспективе-обустроенным», потому что сколько бы мы ни вкладывали в него труда, всё время остаётся какая-нибудь недоделанная голая стенка. Может, это из-за папы, который вечно портачит с электропроводкой, или из-за дяди, который снабжает нас дешёвым изоляционным материалом, а потом выясняется, что этот материал содержит канцероген. Словом, каковы бы ни были причины, стенки регулярно продолжают оголяться. Тем не менее подвал стал для нас чем-то вроде военного бункера, где мы обсуждаем проблемы национальной безопасности и играем в видеоигры, которые, по убеждению моей мамы, выбьют из моей головы последние мозги быстрее любого боксёра-профессионала. А уж когда мы играем в игры с мордобоем, она вообще выходит из себя.