Кристина Гудоните - Дневник плохой девчонки

В гостиной все еще спали, кто где рухнул, в кухне Винце с Гинце, по-прежнему сидя в обнимку, распевали: «Как протрезвеем, так и встанем!» Свою обувку я нашла там же на кухне, в раковине с грязной посудой, а шляпу — в гостиной на полу. Кто-то насыпал в нее чипсы.

Дома ждал настоящий ад. Папа с бабушкой подстерегали меня в прихожей: должно быть, услышали, как я отпираю дверь. Как только я вошла, отец размахнулся и влепил мне такую затрещину, что мало не показалось. Я больно ударилась о шкаф для обуви, из носу потекла кровь, и я поняла, что разозлился папаша не на шутку: весь побагровел, как свекла, и вопил, будто его режут:

— Ты где была, дрянь такая? Хочешь на помойке жизнь закончить?

Тут он снова замахнулся, но бабушка его удержала:

— Не надо, Юозелис, не надо!

Мерзкая предательница! Сама каждый день бегает к своим придурочным подружкам и постоянно талдычит, что «интеллигентам необходимо общаться друг с другом». Я и общаюсь, чтоб ее! Ненавижу бабку! И я же ведь оставила записку, что «ушла в кружок, вернусь поздно», обычно это их устраивало.

— Только не вздумай врать, что была в кружке! — снова взревел папаша. — Мы звонили в школу, никакие кружки давно уже не работают!

Ясно, не работают, учебный год сто лет как закончился, но до сих пор никого это не волновало.

— На кого ты похожа, смотреть страшно! — всплеснула руками бабушка. — Иди в ванную, умойся.

— Чем от тебя несет? — рявкнул папа.

Не выношу, когда на меня орут. Я уже давно заметила: если уровень звука зашкаливает, у меня по-настоящему перекрывается доступ к мозгам, они перестают воспринимать информацию, и я превращаюсь в овощ. С трудом отлепившись от обувного ящика, я потащилась в ванную.

Пустила воду, посмотрелась в зеркало. Да, картинка та еще: нос уже начал пухнуть и мягко пульсировал, под глазами черные потеки от вчерашнего макияжа, щека и подбородок вымазаны кровью, как у только что отобедавшего вампира. Налюбовавшись, я заперлась и решила, что никуда отсюда не выйду.

Отдохнуть мне не дали — уже через минуту папаша начал дергать дверную ручку.

— Ты что там, оглохла? Открой немедленно, шлюха! Если сейчас же не скажешь, где всю ночь шаталась, я вышибу эту чертову дверь! Слышишь?

— Юозелис, Юозелис! Не надо, не нервничай! — нудила бабка. — Она сейчас выйдет и все объяснит.

Фигушки! До самой смерти не выйду, подумала я, пусть вышибает свою проклятую дверь, пусть хоть весь дом разнесет, мне плевать!

Он стал лупить в дверь как ненормальный. Меня это вскоре достало, и я не выдержала.

— У мамы я была! — заорала я во все горло. — Что, может, и этого нельзя?

Я знала, что выиграю в лучшем случае несколько минут, что очередное вранье немедленно выплывет наружу, но ничего другого в голову тогда не пришло, да, честно говоря, мне было уже до лампочки.

Я хотела только одного — чтобы от меня отвязались и оставили в покое.

Они помолчали, потом стали перешептываться. Когда речь заходит о маме, в этом доме всегда шепчут, о ней нельзя говорить в полный голос. Бабушка особенно бдительно за этим следит. Б конце концов они, видно, до чего-то договорились и оба потопали в комнату — ясное дело, маме звонить! И тут я поняла, что теперь-то уж мне точно крышка. Хотела было выскочить из ванной и свалить из этого дома, но сообразила, что тогда мне придется бежать длинным коридором мимо двери гостиной, и я не успею отпереть замок, папа меня схватит. А потому решила и дальше отсиживаться в ванной. Здесь хорошо, водичка льется… Может, у меня все-таки есть хоть какой-то шанс остаться в живых? Может, бабка все-таки не позволит ему выломать новую дверь — квартиру-то совсем недавно отремонтировали?..

Вскоре снова послышались шаги. Ну все, подумала я и уже приготовилась принять удар судьбы, но отец, встав за дверью, доложил:

— Твоя мать подтвердила, что ты была у нее, только я ей не верю.

Мамочка моя дорогая! Мамуля, мамусенька, мамулюсик мой! Господи! Вот уж истинная правда, что друзья познаются в беде! Как же я тебя люблю, мамуся! Я чуть не завизжала от радости.

Отец между тем продолжал бубнить:

— И не думай, что разговор на этом закончен, вечером вернусь — исключительно ради тебя — еще поговорим. (Счастье-то какое!) А пока из дому ни шагу, слышала?

Я, естественно, отмалчивалась. Поняла, что главная опасность — позади и теперь надо только выждать.

— Ну иди уже, Юозелис, иди, опоздаешь ведь! — кудахтала за дверью бабка.

Юозелис наконец убрался, но перед тем, чтобы мне мало не показалось, подсыпал еще пару ласковых слов: заявил, что я «не ребенок, а чудовище» и что он «не представляет, откуда я такая взялась». (А вот это уже интересно! Автора! Автора!)

Я решила не высовывать носа из ванной до тех пор, пока Валерия не свалит на свою ежедневную репетицию хора — точно знаю, что из-за меня она никогда репетиции не пропустит.

Не пойму, кстати, каким образом она в этот церковный хор затесалась — голос у нее мерзкий, один в один скрежет старого ржавого засова.

Правильно решила: поня [4] Госпожа (лит.). Валерия потерлась еще у двери ванной, повздыхала, но ей это быстро надоело, и она тоже ушла.

Наконец-то мне открылся путь на свободу. Первым делом я проблевалась и помылась, потом переоделась, собрала вещи и отправилась к маме. Вот и все.

Между прочим, через дверь выйти не удалось, она была заперта на все замки — родственники всерьез попытались посадить меня под арест. Пришлось вылезти через балкон. Хорошо еще, бабушкина квартира на втором этаже. Записки я им не оставила. Ненавижу их, ненавижу, не-на-ви-жу.

К маме надо было около часа ехать автобусом, ее сад на берегу Нерис, на самой окраине города. Этот сад вместе с домом — подарок ее матери, моей бабушки Эльжбеты, и потому после развода и раздела имущества достался маме. Я у нее уже с полгода не была — обычно мы встречаемся в городе, вместе обедаем или идем в театр.

Она ждала меня на веранде — сидела в кресле-качалке, курила и пила кофе. Когда я вошла, она, не сдвинувшись с места, выпустила клубочек дыма и едва приметно улыбнулась. Уж кто-кто, а моя мамочка умеет улыбаться, как Мона Лиза! По дороге я мысленно отрепетировала живописный рассказ о своих ночных приключениях, но сразу поняла, что оправдываться не придется.

— Ну что, путешественница, может, позавтракаешь со мной?

— Да нет, я… я не голодная. Сейчас все объясню.

Но почувствовала, что вот-вот начну заикаться, и замолчала. Иногда со мной такое случается, когда собираюсь приврать.

Мама поднялась, загасила сигарету, подошла ко мне и взяла за плечи. О господи! Опять она со своими нежностями! Нет, вместо нежностей мама спокойно сказала:

— Да ладно тебе… Лучше ложись поспи. Между нами, девочками, выглядишь ты не очень.