Ирина Богатырева - Луноликой матери девы

— После первого боя меч уже больше не будет сиять. Так у вас в станах говорят?

И я удивилась, что она о том же думала, что и я.

Еще больше, чем раньше, невзлюбила она Ак-Дирьи. Они постоянно ругались, и мне огромного стоило труда собрать их вместе для общих занятий. Как избавления от этого гнета ждала я Камку — и боялась прихода ее. Все не могла себе простить отрекшихся дев, мучилась, себя в том виня, и, быть может, от этого пережила тяжелую болезнь на исходе зеленой весны, когда дождями был полон воздух.

Один только раз знало мое тело болезнь, но и того, думала, не переживу. Девы меня выхаживали, а сколько лежала я без памяти, не знаю. Разных видений была полна моя голова, каких и не осознать, но чаще других мерещился ээ-торзы — красный гриф, обнимающий крыльями наши горы.

Наконец, я очнулась: показалось, что кто-то зовет меня. В пещере было сумрачно, девы спали, костер не горел. Я лежала, глядя на рисунки на сводах, и радость начинала наполнять мое тело — радость здоровья и вернувшихся сил. Но тут снова показалось, будто кто-то меня позвал, я поднялась и вышла из пещеры.

Было раннее утро раннего лета. Солнце заливало тайгу теплом и светом, пели птицы, и я стояла, оглушенная яркостью красок, не понимая, как успел преобразиться мир. Вот, казалось, только недавно был ясен свет меж деревьями и лишь зеленый туман укрывал склоны — а уже все шумит, опушились лиственницы, и темные кедры осветились новой хвоей. На скалах цветут цветы, и даже колючие кусты укрыты ими — и все это случилось сразу, как от одного дыхания Бело-Синего.

Но вот третий раз окликнули меня по имени, как будто бы в голове оно прозвучало, — я перевела взгляд и увидела Камку у склона. Она строгала ветку, и щепки летели в небольшой, на солнце невидный костер. Я обрадовалась, быстро спустилась и подошла.

— Вернулась? — сказала она, не глядя на меня и продолжая свою работу. Она сказала это как всегда строго, но мне показалась радость в ее голосе, и я разулыбалась от того, что заметила, что она мне рада.

— Нет, это ты вернулась! — ответила я. — А я все эти дни здесь была.

— Будешь мне сказки рассказывать, — проворчала Камка. — Все эти дни, пока горело твое тело, я искала тебя по имени, но нигде не находила. В окрестных горах, в дальних горах — ни один ээ не слышал про тебя. Только потом мне донесли, что ээ-торзы Хозяин забрал тебя в свой чертог и там сохранял твою душу, пока болеет тело. Видимо, крепко полюбилась ты ему, — сказала она и подняла глаза. — Только я бы поостереглась такой любви, — добавила после. Я растерялась и не знала, что отвечать. — Те, ладно! Что суждено — на коне не объехать. Иди сюда, дева, будем тебе первого Солнцерога на руку сажать!

— Сейчас? — изумилась я, но спорить не стала, сняла куртку с одного плеча и ближе к ней села.

У Камки все оказалось готово: черная краска из сажи и тонкая большая игла. Сначала нарисовала она на запястье кистью ветворогого Солнце-Оленя с закрученными ногами, неясно и грубо, толстым слоем жирной краски, так что я, наблюдая за ее работой, даже расстроилась — некрасив показался мне этот олень. Потом она взяла иглу, дунула на нее, что-то шепнула и вдруг резко и больно уколола в рисунок. Я вскрикнула и отдернула руку. Капелька крови темного цвета выступила из-под краски. Камка расхохоталась, схватила мою руку, притянула с силой и принялась наносить быстрые, точные уколы, хотя и не такие уже болезненные.

— Те, царевна, да ты не проснулась еще! — в каком-то веселом, бешеном возбуждении, через смех говорила она. — Все, как на призрака, на меня смотрела. А я вот она, я вернулась. Сейчас первого тебе Солнцерога поселим!

Я молчала, морщась и вымучивая из себя улыбку. Когда спустились из пещеры девы, на опухшей руке уже проступал мой первый олень, и его появление из месива краски, из грубого рисунка было как чудо. Красив вышел он: тонкий, стройный, с летящими ногами, острыми копытцами и заломленной черной головкой. Тяжелые рога на спине, из-за бешеного бега кажется, что рогов четыре. На каждой веточке — лепесток огня-солнца. Он же — как клюв грифона ээ-торзы. Прекрасный вышел олень.

Так вернулась Камка и снова взялась за наше ученье. А в полнолуние повела на лунный утес. Не разводя огонь, мы сели, обернув лица к лесу, и смотрели, как серость поглощает краски гор, как тени выползают из складок мира, в которых проводят весь день.

— Я хочу, чтобы вы задавали мне вопросы, — сказала Камка, когда мы достаточно отдохнули и успокоили ум. — Многое вы уже знаете. А вопрос, заданный вовремя, больше откроет, чем долгая учеба. Сегодня я отвечу на все.

Мы молчали, собирая в головах то, что хотели узнать. Очи была, как всегда, первой.

— Как попасть в мир ээ-борзы? — спросила она то, о чем только и думала.

— Узнать дорогу не сложно, — ответила Камка, ничуть не удивившись. — Но те, кого уносят они, не приходят назад. Ты это знаешь. Легче заставить их выйти самих и служить тебе, чем сойти в мир борзы.

— Расскажи, как это сделать. Расскажи, почему говорят «сойти». В пещеры и трещины в горах я опускалась, но не было там прохода в нижний мир. Где он?

Я вспомнила желтое море и мост тоньше волоса, на котором зимой между жизнью и смертью висела Согдай. Как холодом продрало меня. Отчего так тянуло Очишку в мир алчных духов, какую власть искала она — того до сих пор мне не понять.

— Мой ответ не понравится тебе, — сказала Камка, помолчав. — Как и многие, ты неверно считаешь, что миры тонких ээ находятся сверху и снизу. Люди по неведению так полагают: под землей, говорят они, сокрыты мрачные миры алчных духов, в средних вместе с нами обитают ээ-тоги, а наверху легкие, как бабочки, парят ээ-тай. Если б так все просто было, не могли бы горняки спускаться в пещеры, не могли бы мы стрелу пустить, не задев ээ-тай, а средние духи с нами бок о бок бы жили, осязаемы. Бело-Синий иначе устроил. Но только камам, царям и Луноликой матери девам знать об этом дано.

Она замолчала неожиданно и не продолжила. Очи, подождав, в нетерпении крикнула:

— Так расскажи!

Но Камка закрыла глаза и сидела молча, будто уснула. Потом поднялась, велела нам развести костер, а сама ушла в пещеру. Мы сделали, как она просила. Очи была в раздражении.

Камка вернулась нескоро, уже совсем стемнело, и костер успел прогореть. Она была в своем боевом облачении. Волосы скрывали лицо. Приветствовав огонь, она села, подогнув полу куртки, и стала тихонько ударять оленьей костью по небольшому бубну, поставив его ребром к груди. Тихий, шепчущий звук колебал воздух. Мы сидели молча, ожидая. А она тихонько загудела и, казалось, совсем забыла о нас. Костер замирал, но мы не добавляли хворост, не зная, надо ли это. Время шло.

— Она решила не отвечать, — буркнула, наконец, Очи. — Она не хочет говорить нам самого главного. Она всегда делает так.