Гектор Мало - Приключения Ромена Кальбри

Тогда, понимая весь ужас своего положения, я стал кричать изо всех сил, умоляя кого-нибудь открыть двери моей тюрьмы и выпустить меня на волю, но никто не слыхал меня. Я слышал над собой смешанный говор голосов, быстрые шаги во всех направлениях, а волны хлестали со страшной силой о борт «Ориноко», ветер так и выл, так и рвал. Потонем мы или нет? Вспомнит ли Герман в эту страшную минуту обо мне?

Предчувствие близкой смерти сжало мне сердце так, что оно, кажется, совсем перестало биться. Холодный пот выступил на всем теле, точно я окунулся в воду. Инстинктивно хотел я подняться на ноги и больно ударился головой об крышку сундука. Я стал на колени и делал отчаянные усилия, чтобы выломать ее, но замок был сделан прочно; мои усилия не повели ни к чему, сундук не поддавался. Я повалился на дно, полумертвый от страха и ужаса. Неужели же придется умирать в этом проклятом сундуке?

Затем, отдохнув немного, я снова стал звать Германа и кричал изо всей мочи. Но оглушительный шум на палубе заглушал мои крики, я сам не слыхал своего голоса, а слышал только как топорами рубили мачты: Германа все нет как нет! Что он делает, или, вернее, что с ним самим случилось?

Я слышал, что одни матросы рубили мачты, другие выкачивали насосами воду, мы тонули, теперь это было для меня ясно. Я снова отчаянно стал ударять об крышку, делал нечеловеческие усилия, чтобы сломать ее, но она не поддавалась, и я падал на дно сундука, обезумев от отчаяния и бешенства.

— Герман, Герман, — вопил я не своим голосом. Ничего и никого в ответ. Все те же звуки над моей головой, т. е. на палубе, но с той стороны, где я был заперт, все стихло, моего голоса никому не слышно. А если отчаянные крики мои глухо и долетали на поверхность корабля, то они были заглушаемы ревом бури.

Неужели Герман уже утонул, думал я, или же снесен волнами, или, может быть, его убило обломками мачты, а может быть от страха он позабыл обо мне и мне суждено умереть заживо погребенным. Я не предвидел ниоткуда никакой помощи, никакого спасения. Какой ужас! Господи, помоги мне! — начинал я молиться, обливаясь холодным потом.

Ждать мужественно смерти, встретиться с ней лицом к лицу, как с неизбежным концом всех людей, может даже ребенок. Но это тогда, когда человек на свободе, когда он может защищаться, отстаивать свою жизнь, когда борьба удваивает его силы, а умирать запертому между четырех досок, где едва можно дышать и с трудом двигаться, — это чудовищно и жестоко!

Я продолжал с бешенством колотиться о стены моей тюрьмы, но все также безуспешно. Хотел еще кричать, но горло у меня пересохло, звука не было, а слышался только один хриплый стон. Не знаю, как может человек вообще переносить такие положения, а тем более мальчик. Я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, через сколько времени, — неизвестно, я испытывал странное ощущение. Мне казалось, что я уже умер и лежу на дне моря, и меня покачивают волны. Но шум на палубе напомнил мне ужасную действительность.

Воду все еще выкачивали насосами, но она просачивалась, потому что я повсюду слышал ее плеск. Ветер завывал по-прежнему, а волны так продолжали хлестать о бока «Ориноко», что потрясали корабль до самого основания, причем была страшная качка, меня бросало в моем ящике из стороны в сторону, как щепку. Я снова стал кричать о помощи, но ничего в ответ, кроме глухого воя бури.

Я задыхался и расстегнул на себе платье. Когда я снимал жилет, мне попался под руку ножик, о котором от страшного волнения я совершенно позабыл. Это был простой мужицкий ножик, очень прочный, хорошей стали, острый и с крепкой ручкой.

Так как никто, очевидно, не мог мне помочь, то я должен был попытаться сам себя вызволить. Я открыл нож и стал сверлить замок. Лес, из которого был сделан сундук, был старый, хорошо выдержанный, а потому дерево было страшно твердое.

Я с таким страстным рвением принялся за свою попытку к освобождению, что вскоре был без сил, весь в поту, ножик скользил между пальцами, и каждую минуту я принужден был вытирать руки, а потом снова начинал долбить. Работа моя мало подвигалась вперед, качка сильно мешала, меня ежеминутно перебрасывало из стороны в сторону.

Наконец замок понемногу подался. Я надеялся на сильный толчок, который поможет мне его оторвать совсем. Нож до того разогрелся, что кончиком его я обжег себе язык, когда хотел его послюнить.

На палубе перестали выкачивать воду, но движение и шум продолжались. Шаги матросов становились все быстрее, очевидно, над чем-то работали с усердием. Что там происходило? Что делали? До меня долетали такие звуки, точно что-то очень тяжелое катили по палубе. Но что это должно было обозначать, я никак не мог догадаться; у меня теперь не было времени задумываться над этими вопросами. Я снова принялся за работу. Ножик зазубрился и работать становилось труднее, хотя я затрачивал на свою работу всю энергию и весь запас остававшихся сил. По временам у меня немели руки, поясница ныла от неловкого положения, и как я ни спешил освободиться, все же должен был останавливаться для передышки. По-прежнему до меня доносился вой бушующего ветра, рев волн и треск ломающихся снастей.

Наверное, я проработал более получаса. Вы не можете себе представить, до чего время показалось мне бесконечно долгим. Наконец замок и с другой стороны пошатнулся. Я стал на колени, и, согнув спину колесом, изо всей силы напирал на крышку, чтобы она приподнялась. Замок отскочил, но крышка не поднималась.

Я забыл, что сундук был завязан веревкой. Предстояла новая задача — перерезать ее. Сначала я думал, что это пустяки, но я ошибся; хотя крышка и стала немного подниматься, но веревки западали за края.

К счастью, я попал сразу рукой удачно, добрался до веревок и перерезал их. Какое счастье, вот и свобода. Я двинул крышку, но она, приподнявшись немного, снова захлопнулась. Я толкнул ее посильнее, то же самое, она не приподнималась выше; очевидно, ее что-то удерживало сверху.

На этот раз отчаяние мое было так велико, что я снова упал в изнеможении на дно сундука. Но я слишком много сделал, чтобы теперь отступать, не доведя до конца своей работы, не попытаться еще. Вопрос шел о жизни и смерти.

Крышка поднималась настолько, что я мог просунуть руку, но дальше никакими усилиями мне не удавалось ее приподнять. Я просунул руку так далеко, как только можно было, и стал шарить вокруг; темнота прерывалась едва заметной полоской света, падающего откуда-то. Наконец я узнал, откуда грозила мне новая страшная опасность. Это был больших размеров сундук, поставленный на соседний с моим, он покрывал собой, хотя не плотно, половину моего, а потому и не давал возможности открыть крышку.

Я сделал усилие его оттолкнуть, но он был непомерной тяжести и не двинулся с места. Кроме того, мое неловкое положение мешало мне действовать с достаточной ловкостью. Думать, что я мог бы одними своими силами приподнять эту тяжесть или даже столкнуть ее — было безумием. Итак, все мои усилия не привели ни к чему, мне не удалось освободиться из моей ужасной тюрьмы. Я весь дрожал от горя, нетерпения и страха перед безвыходностью своего положения. Голова моя горела, как в огне.