Михаил Горбовцев - Мишкино детство

Не успели они дойти до дикой груши, как боковцы выбежали из Федотова двора и снова начали кричать:

— Выходи-и-и!..

— Ничего, мы их зато осенью, когда в школу будем ходить, — вот когда изобьем! — утешал себя Митька.

Мишка молчал. До осени еще месяца два, а злость сейчас так и клокочет. Он остановился, посмотрел на Боковку и вдруг обрадованно сказал:

— А все-таки мы их нынче изобьем! Только знаете как? Мы с Митькой… нет, мы с Ерошкой обежим незаметно боковские сады и спрячемся за Анохиным амбаром… А ты, Мить, с ребятами опять пойдешь как бы наступать. И как только они хоть на полгоры спустятся, так ты крикни: «Бей их!» А мы с Ерошкой сзади выскочим и начнем их бить…

Расчеты Мишки оказались правильными. Увидев вместо семи человек четырех (Олятка была оставлена за ручьем), боковцы закричали:

— А Рябый с Ерошкой отдыхать пошли?

— Мы вас и вчетвером не испугались, — спокойно сказал Митька.

— Не боитесь?

— Не боимся.

— А ну-ка, ребята, начинай! — крикнул Ванька.

И, понемногу спускаясь с горы, боковцы начали обстрел Митькиного отряда. Отряд тоже отстреливался, но отступал к ручью. Когда боковцы спустились больше чем на полгоры, Митька, как было условлено, крикнул «Бей их!» и кинулся на гору.

Боковцы не успели еще сообразить, откуда у Митьки появилась такая безумная смелость, как Мишка сзади налетел на Ваньку, а Ерошка — на Кондрата. Сцепившись руками, они упали и кубарем покатились к Гнилому ручью. Рядом с Мишкой и Ванькой, поблескивая золоченым якорем и пуговицами, катился Мишкин капитанский картуз. Под горой Мишка, изловчившись, сел на Ваньку верхом и торжествующе крикнул:

— Жизни или смерти?

Вместо ответа Ванька приподнял голову и укусил Мишкину руку.

— А, ты еще кусаться! Стой же…

И Мишка Ванькиной же рукой хотел ткнуть ему в зубы.

Вдруг Митька крикнул:

— Федот!

С горы донесся топот тяжелых сапог. Мишка бросил Ваньку и что есть духу пустился бежать. Он слышал, как настигали его грозные Федотовы сапоги. Он уже хотел закричать «мам», как неожиданно у самой перекладины, которую Мишка пробежал в два прыжка, шаги сразу оборвались и что-то грузное шлепнулось в ручей. Донеслась ругань Федота. Мишкины товарищи стояли на Кобыльих буграх под грушей и смеялись. Митька кивал Мишке рукой и кричал: «Не беги! Не беги!» Мишка остановился и оглянулся назад. Федот стоял у ручья и пучком сорванной осоки вытирал сапоги. «Должно, поскользнулся на перекладине и в грязи искупался», подумал Мишка и вдруг увидел: Федот бросил осоку и поднял Мишкин картуз.

— Вот пусть теперь мать придет за картузом! — крикнул Федот и, будто сапожной щеткой, принялся чистить картузом сапоги.

— Ладно, ладно!.. Чисти, чисти!.. — угрожающе крикнул Мишка. Но в голосе его чувствовалась дрожь близких слез. В картузе он собирался с осени ходить в школу.

Заметив, как Мишка, Митька и Петька мелькнули меж желтых шляпок подсолнечника и скрылись за плетнем, ученик кузнеца Афанас, будто кошка к добыче, подкрался к плетню и присел по другую его сторону. За плетнем тихим голосом, подделываясь под голос своей матери, говорил Мишка:

— Отчего жизнь тяжелая? А вот отчего, рассказывала мать. Давным-давно это было. Летели над нашей деревней две птицы: вещун-птица и птица-счастье. И говорит вещун-птица: «Сестрица, я уморилась, давай сядем отдохнем». — «Тут люди злые, — говорит птица-счастье, — они убьют нас. Летим дальше». Но у вещун-птицы уже не было сил лететь, и она опустилась на поле за опушкой леса. Заметили это злые люди, схватили кто оглоблю, кто вилы, кто дубье — и туда. Прибегают — сидит птица большая, красивая. Глаза жалостливые, клюв открытый, часто дышит. Убили люди вещун-птицу и съели… А птица-счастье и посейчас высоко кружит в небе, — продолжал Мишка. — Изморилась, изголодалась и все кружит, все ждет вещун-птицу. Летом в тихую ночь иногда бывает слышно, как она тонким, жалостливым голосом зовет: «ку-ум», что на их языке означает «сестра».

— Я раз слышал, — сказал Петька.

— Слышал он! — иронически заметил Митька и улыбнулся.

— Вот крест божий, слышал! — вскипел Петька и перекрестился. — С отцом на сеновале спал, а она — как будто из глубокого колодца: «ку-ум…»

— «Ку-ум»… То, должно, в животе у твоего отца…

— «В животе»… Ты думаешь, я не разобрал бы где!

— Ну ладно, может и слышал, — оборвал спор Мишка. — И вот, — тянул он нить материнского рассказа, — если б села птица-счастье на наши поля да ублаготворить ее как следует: покормить отборным пшеничным зерном, напоить студеной водой, — пошла б у нас опять довольная жизнь. У каждого была бы корова, лошадь, овцы, свиньи, и каждый бы день ели белые пироги с молочной кашей.

— Ну, а как же ее сманить? — спросил Митька.

— Я знаю как: пойдем у Ермила накрадем пшеницы, наберем из Плакучего ключа ведро воды, вынесем в поле и поставим, а она и сядет, — предложил Петька, никогда ни о чем долго не задумывавшийся.

— Дюже много ты знаешь! — недружелюбно бросил Митька: ему не нравилось, когда Петька — он был на два года моложе — перебивал разговоры старших. — Ты лучше слушай, что тебе говорят старшие…

Петька потемнел и замолчал. Афанас покрутил головой и улыбнулся.

— Пшеницей ее не сманишь, — возобновил прерванный рассказ Мишка. — Сманить ее, мать говорила, можно только волшебным камнем, который в ночи сияет. В камне том большая сила заключена. Вот наведи его на сухой кол и скажи: «Кол, кол, развернись могучим дубом!» — и кол сразу развернется могучим дубом.

— А яблоней можно? — спросил Петька.

— А отчего ж! И яблоней, и грушей, чем хочешь…

— Мне бы лучше яблоней, — сказал Петька.

— Это у вас хлеб есть, так тебе — яблоней. А мы бы с Мишей первым делом сказали бы: «Кол, кол, обернись амбаром хлеба!» Правда, Миша? — любовно глянул на друга Митька.

Мишка не хочет обижать Петьку и, неопределенно бросив «кому что», ведет рассказ дальше:

— Только камень тот находится за тридевять земель, в тридесятом государстве, у царя бессмертного Кащея…

— Пойдемте, ребята! К вечеру, может, и вернемся, — предложил Петька.

— Скорый какой! — усмехнулся Митька. — К нему без петушиного слова за сто лет не придешь. Правда ж, Миш? — глянул он на Мишку. Ему надоело быть безучастным слушателем, и потом — он слышал, что все на свете можно сделать только с помощью петушиного слова.

В рассказе матери ничего не было о петушином слове. Рассказ ее кончался тем, что на русской земле должен родиться богатырь, который победит бессмертного Кащея и отберет у него волшебный камень. Но в бабьих разговорах Мишка не раз слышал, что такое колдовское слово есть, и потому соглашается с неожиданным замечанием Митьки: