Михаил Горбовцев - Мишкино детство

— Я ж не выдумал, все мужики говорят, — возразил Мишка.

— А ты, дурак, как твой отец, больше слушай, что говорят. Может, они нарочно говорят. Царь — он помазанник божий…

И тетка Арина, хоть день был непраздничный, зажгла лампадку и долго молилась.

Ксенофонт Голубок на первых порах разъяснил:

— Это смутьяны, революционеры распускают такие слухи. Разве может быть народ без царя! — И приводил доводы, почему не может: — Это все равно, что стадо без пастуха или рой без матки.

Он ежедневно ходил в помещичье имение и день ото дня становился пасмурнее.

О революции, о свержении царя говорили с опаской.

Но вот однажды Семен Савушкин вернулся из города весь сияющий и, приказав жене распрягать лошадь, сам направился к Мишкиной хате.

— Ну-ка, грамотей, дай я тебя сначала поцелую, а потом на, читай, — подал он Мишке измятую газету.

В газете сообщалось об отречении царя и об образовании временного правительства.

— Жди теперь отца!

О том, что Семен Савушкин привез из города газету и в этой газете написано, что царь отрекается от престола, стало известно не только в Вареновке, но и на Боковке, и в Разореновке. И вечером в хату к Мишке набилось столько народу, что некоторые должны были стоять в кухне и оттуда слушать манифест царя об отречении от престола. Манифест Мишка читал чуть ли не десять раз и почти заучил его наизусть.

Казалось, среди зимы в деревню пришла весна.

Мужики каждый день собирались у Ксенофонта. Он приносил из барской конторы большую газету, читал ее и растолковывал:

— Есть люди, которые хотят, чтобы власть передать в рабочие руки. Но этого не будет: не рабочий, а крестьянин является фундаментом в государстве. Откуда, — спрашивал он, — появился рабочий? Из деревни. Рабочий — только сын крестьянина. А еще не было такого, чтобы отец сыну подчинялся…

И вот однажды Семен Савушкин, побывав в городе, приковылял к Мишке и принес ему маленькую газетку «Солдатская правда».

Временное правительство в этой газете именовалось как правительство предателей революции. В ней просто и понятно растолковывалось про Ленина и его партию большевиков.

— Ты понимаешь теперь, куда нас сбивал этот «сена фунт»? — глянул на Мишку Семен и, нервно ударив костылем о колодяшку, добавил: — Я ему нынче вопросец подсуну…

И в тот же день Семен спросил Ксенофонта:

— Ты вот все про временное правительство… А скажи-ка правду про Ленина: кто он такой и за что он борется?

Ксенофонта этот вопрос будто шилом уколол, и он запальчиво, что бывало с ним редко, начал нести такую околесицу, что Мишка не удержался и крикнул:

— Ты про большевиков ничего не читал и ничего не знаешь!

— Еще грамотей нашелся! — бросил в ответ Ксенофонт.

— Ты не кричи, а прочитай нам, что он пишет, — спокойно сказал Семен. — Не пишет ли он, чтобы землю отдать крестьянам, а фабрики и заводы — рабочим?

— Тебе в городе, наверно, кто-то мякиной башку набил, а ты повторяешь, как попугай, — зло бросил Ксенофонт.

— Теперь мне ясно, какую ты дугу гнешь, — сказал Семен. — Нам, мужики, никакой правды здесь не узнать. Надо самим действовать. Весна не за горами, пора землю делить. Правда — вот она! — И он потряс над головой маленькой газеткой.

С тех пор мужики разбились на два лагеря: одни, побогаче, собирались у Ксенофонта, другие, победней, — у Семена Савушкина.

Мишка с нетерпением ждал весны. Он уже наметил себе участок помещичьей земли — ровный, черный, жирный, примыкающий почти к огородам Кобыльих выселок. И Семен Савушкин, и Митькин отец, и Макар Ярочкин, и деда Акима сын Иван говорили: «Тебе, Миша, если отец не вернется, как сироте и как твои братья на войне, в первую голову отрежем самой лучшей земли и дадим лучшую лошадь и плуг».

Но весна пришла, а землю поделить не удалось. Приказ о дележке земли не выходил, а итти силой мужики боялись.

Ксенофонт стращал: «Пусть попробуют что-либо взять! За лыко-ремешок отдадут, как в 1905 году».

Богачи молчали, а зажиточные, вроде Ерошкиного отца, говорили, что землю надо брать за выкуп.

Мишка очень боялся выкупа: на выкуп у него с теткой денег не было.

Граф Хвостов уехал из поместья сейчас же после известия о революции. Но охрана в имении была увеличена. Управляющий графа, пан Голембиовский, прозванный мужиками за длинные усы и высокие охотничьи сапоги «кот в сапогах», держался с мужиками попрежнему пренебрежительно и высокомерно. Мишка снова нанялся пасти вареновское стадо. Тетка Арина по этому случаю ему заметила:

— Вот тебе самое подходящее занятие. Хозяйствовать ты еще мал.

С начала весенних работ брожение несколько улеглось. Каждый занялся своими делами. Весенний день — год кормит. Снова пошли собрания и сходки после уборки. В это время как раз с фронта вернулся старший Митькин брат — Егор. На фронт он уезжал веселым, кудрявым, краснощеким парнем. Теперь вернулся стриженый, пасмурный, злой. В день его приезда к Митьке в хату сошлись почти все вареновские мужики, чтобы подробно узнать, как идут дела на фронте, какая самая «правильная» партия, потому что в Вареновку приезжали десятки «орателей», и из их слов выходило, что все партии «правильные». Но этого быть не может.

Егор говорил мало и неохотно.

— Ты ж как — на побывку или насовсем? — начал разговор Ксенофонт.

— Насовсем. Довольно. Повоевал — и хватит, — сказал Егор.

— Да ведь оно и нам тут не мед был. Армию ведь мы, трудовое крестьянство, довольствием снабжали, — притворно вздохнув, заметил Ксенофонт.

Егор бросил на него сердитый взгляд, достал из кармана гимнастерки исписанный листочек бумаги и, повертев его в руках, прочитал:

— «А тут людям как и нет войны. Ксенофонт купил у разореновцев три десятины земли по триста рублей за десятину. Только далеко ездить обрабатывать, хочет с кем-нибудь поменяться. Ефим Пузанков тоже хочет покупать землю…» Вот как вы жили. Может быть, хочешь, чтоб еще почитал?

Мишка потупился: Егор читал отрывок из его письма.

— Да ведь за трудовые же купил, не украл, — пояснил Ксенофонт.

— Да, за трудовые! — зло сказал Егор.

Наступило неловкое молчание.

— Так что же оно все-таки дальше будет? — робко спросил Егора Макар Ярочкин.

— Дальше надо землю брать да обрабатывать, — сказал Егор и добавил: — Вот соберем сход, тогда потолкуем…

А на другой день по всей Вареновке прошла молва: Егор — большевик.

Тетка Арина сказала об этом Мишке, перекрестилась и наказала: «Ты от него подальше держись».

Мишка на серой семеновской кобыле объезжал вареновские и боковские дворы, стучал в окна и объявлял:

— Нынче в избе деда Акима будет собрание. Вопрос насчет помещичьей и монашеской земли. Докладывать будут фронтовик Егор Капустин и приезжий из города.