Мато Ловрак - Отряд под землей и под облаками

— Доктора? В такую пору? — Надзиратель с возмущением взглянул на больного. — Еще чего выдумали!.. Завтра будет доктор. Небось до утра не помрет… Живо по койкам! Спать! И чтоб тихо мне!

Окошко в двери захлопнулось, свет погас, шаги удалились.

Мальчики не легли, сидели по своим койкам; заснуть они уже не могли. Прислушивались к неровному дыханию больного и думали тяжелую думу. Изредка раздавались тихие голоса. Что делать? Как помочь товарищу? Они сознавали свое бессилие.

— Знаете что, — раздался голос Юшто, который лежал на спине, подложив руки под голову, и глядел в потолок, — давайте накроем его простыней и скажем, что он умер. Сразу унесут.

Мальчики молчали. Предложение Юшто им не нравилось. Им казалось, что этим шутить нельзя: не ровен час, еще и правда смерть накличешь.

— Как хотите, — сказал Юшто, несколько уязвленный общим молчанием. — Я вас не неволю. Только так он у вас в самом деле помрет…

Тонин и Филипп быстро переглянулись. Потом Тонин подошел к Ерко и несколько мгновений пристально на него смотрел. Наконец он решился и стянул простыню со своей постели. Филипп помог завернуть больного. Сделав это, они стали, опустив руки, словно не зная, как действовать дальше. Юшто направился к двери.

Надзиратель удивленно пялился в окошко на постель, выглядевшую как смертное ложе. Словам Юшто, что парень умер, он поверил. Известие это ему не понравилось. Он быстро ушел и вернулся с еще одним надзирателем. Они заглянули в камеру, пошептались, заперли окошечко и, не сказав ни слова, ушли.

Спустя час, а может быть, и полчаса, потому что минуты тянулись страшно долго, заскрипел засов. В камеру вошли надзиратель и доктор. У доктора была заспанная физиономия, глубокие залысины надо лбом обрамляли седые, торчком стоящие волосы.

— Где покойник? — спросил он и, не ожидая ответа, шагнул прямо к покрытой постели. — Как это могло произойти? — удивился он.

Он отдернул простыню, пощупал пульс, оттянул веки и, приложив ухо к груди, долго слушал сердце.

— Он еще жив, — сказал доктор, — однако… — Он хотел продолжить, но прикусил язык. — Почему вы раньше меня не позвали? — сделал он выговор надзирателю. — Немедленно в амбулаторию! А завтра в больницу…

«Черные братья» стояли безмолвно. Раньше они боялись, что их станут ругать за ложь и обман, но теперь мысли их приняли совсем другое направление. Сердца их переполняли иные чувства.

Пришли двое служителей в полосатых одеждах, с носилками. Ерко положили на носилки. Он на мгновение открыл глаза, словно бы удивляясь тому, что с ним делают, и снова закрыл их. Мальчики стояли как завороженные. Они хотели подойти к товарищу, пожать ему руку, сказать что-нибудь, но все произошло так быстро и сурово, что они не смели и шелохнуться.

Шаги стихли, мальчики снова легли, бессонно тараща глаза в темноту. Из угла за дверью слышались тихие всхлипывания Нейче. Он не в силах был скрыть свое горе и отчаяние. Павлек, Тонин и Филипп, стиснув зубы, молча переживали новый удар.

На другое утро в город приехала мать Ерко. Впервые родственники получили разрешение навестить отважных бунтовщиков и принести им передачи. До сих пор их без всякой пощады прогоняли и были глухи ко всем их просьбам. Даже Голя, приехавший из Полога, ничего не мог добиться. Паппагалло окатил его таким холодом, словно они никогда и знакомы не были.

Мать Ерко с удивлением услышала, что сына в тюрьме нет.

— Его уже выпустили? — спросила она с надеждой.

— Он в больнице.

У матери подогнулись колени. Страшное предчувствие охватило ее.

— Он тяжело болен?

Этого тюремщики не знали. Ночью ему стало плохо, сказали ей, и его отнесли в амбулаторию. Утром улучшения не было, поэтому его перевезли в больницу.

У бедной женщины заплетались ноги, когда она шла по улицам города в больницу. Все последние дни сердце сжимала лютая тоска. Она слышала, что мальчиков мучают, и боялась, что Ерко, слабый здоровьем, не выдержит побоев. Теперь она представила себе самое худшее. Губы ее непрестанно шептали: «Только бы застать его в живых!..»

Она застала его живым. Но был он весь белый и высохший, словно жизнь покидала его вместе с последними каплями крови. Глаза у него были закрыты, дышал он почти неразличимо, словно был в глубоком обмороке.

Когда мать увидела сына, сердце у нее чуть не разорвалось от боли, и она громко зарыдала. Но врач приложил палец к губам. Женщина поняла, что больного нельзя тревожить, и затихла.

Ерко открыл глаза. Будто вынырнув из тяжелого бреда, он с удивлением обвел комнату. Взгляд его остановился на матери.

— Ерко! — тихо позвала его мать и нежно погладила по руке. — Ты узнаешь меня?

— Да, — еле слышно ответил мальчик. — Мама!

Он радостно улыбнулся, глаза его снова закрылись.

— Он поправится? — тихо спросила мать у врача.

— Это от нас не зависит, — уклонился врач от прямого ответа. — Сердце плохое…

— Если надежды нет, лучше я его домой возьму, — сказала женщина дрожащим голосом.

Прежде чем ответить, врач некоторое время смотрел в окно на багровеющие ветки каштанов.

— Берите, — наконец сказал он, — я не возражаю. Вы получите разрешение.

И он дал ей письмо к Паппагалло. Она не знала, что́ в этом письме, но заметила, что комиссару оно не понравилось. Это испугало ее, но она тешила себя надеждой, что, может быть, все еще не так плохо. Она объяснила, что дома Ерко скорее поправится. Она сама будет его выхаживать. Паппагалло написал разрешение взять больного домой. Мать не могла дождаться, когда бумага окажется в ее руках, словно боялась опоздать.

Успокоилась она только тогда, когда Ерко лежал в карете «скорой помощи», а она сидела рядом с ним, не спуская с него любящего взгляда и держа его за руку. Вера в выздоровление сына была так велика, что на лице ее даже блуждала легкая улыбка.

Машина мчалась, непрерывно сигналя. От тряски Ерко, все время находившийся в забытьи, снова открыл глаза. Казалось, он хотел понять, что с ним происходит. Наконец он понял, что едет домой и что рядом с ним сидит мать. Горячая волна радости прошла по его телу при мысли, что он на свободе. Он улыбнулся и взглянул в мутные стекла машины.

— На улице солнце? — спросил он тихо.

— Солнце, — ответила мать, — виноград начали собирать.

— Сладкий в этом году виноград?

— Сладкий. Хочешь попробовать? — Мать полезла в сумку и достала гроздь винограда. — Поешь-ка. Ведь я для тебя принесла!

Ерко взял золотистую гроздь, отрывал ягоды и клал их в рот. Но вдруг руки его упали, он закрыл глаза. Мать снова охватила тревога…

Ерко умер через несколько часов после того, как его привезли из города. Перед смертью он еще раз взглянул на мать, не выпускавшую его исхудалой руки из своей. Потом глаза его обвели знакомые картины, висевшие на стенах, уставились в угол и там замерли. Сердце перестало биться.