Михаил Касаткин - Первозимок

- А что для этого надо? - тихо спросила мать.

- Нам надо узнать имена людей, которые у немцев в «черном списке». Хоть одно имя! Чтобы нам сориентироваться. И ничего больше.

- Как я могу узнать это?.. - спросила мать.

- Под хмельком этот негодяй, будто случайно, похвалялся своим дружкам, что скоро бывшая учителка - извините меня, Таисия Григорьевна, - ну, сказал: будет ему борщи варить! Вот почему я оказался у вас. И вот какой единственно возможный план. Вы сказали, в субботу он будет у вас. По будням он еще сдерживается, а в выходные дни напивается основательно, иногда просто до одурения, и тогда бывает до такой же степени болтлив. Не говорите ему в эту встречу «да», но и не говорите «нет»: просто дайте ему надежду. Пусть он напьется как следует, и постарайтесь что-нибудь выведать у него.

Мать неожиданно засмеялась:

- Чего же он у меня напьется: воды?!

- Нет. Прежде всего, вот... - Очевидно, мужчина что-то показал. - Сколько могли, мы мукой разжились, настряпаете что-нибудь, будто вы его в гости ждали, - он разомлеет. Выпивку он с собой, я думаю, принесет. Но для верности вам надо будет наведаться в Аляшино - там ведь родня у вас, и с её помощью выменяйте у кого-нибудь самогона. Мы вот тут нашли кой-какие вещички, сгодятся для обмена.

- Да я сама еще подберу что-нибудь...

- Все это очень срочно, Таисия Григорьевна, - подчеркнул мужчина. - А вас с сыном мы тут же переправим куда-нибудь подальше отсюда, где побезопасней...

Проснулся Женька от необъяснимой тишины в избе. Какое-то смутное воспоминание шевельнулось в мозгу и тут же погасло. Чтобы не разогнать дрему, Женька еще некоторое время лежал на топчане и глядел прямо перед собой, в одну точку на потолке - где кончались раньше полати и начиналась печка. Полати за зиму сожгли - от них остался лишь квадратный брус у самого потолка с привинченным к нему кольцом, на которое бывшие хозяева дома подвешивали детскую люльку.

Женька зябко поежился и привычно зашарил руками поверх байкового одеяла, чтобы натянуть на себя сползший отцовский полушубок. Не нашел его и только теперь, поведя глазами из стороны в сторону, заметил, что изба еще больше опустела по сравнению со вчерашним, как пустела она, впрочем, изо дня в день с того момента, как они сюда переселились, то есть с оккупации.

Еще чуть помедлив, Женька вздохнул и, решительно отбросив одеяло, стал босыми ногами на холодный земляной пол. По всему телу от ног пробежали мурашки.

Через подслеповатое окошко в избу пробивалось неяркое солнце. И Женька обрадовался, увидев желтый квадрат на полу, у стены. Перебежал и стал на прогретую солнцем землю, будто опустил ноги в тазик с теплой водой, даже сделал руками несколько гимнастических упражнений, чтобы прогнать сонливость и разогреться.

Увидел записку на столе, но подходить и читать ее не стал. Бумага теперь тоже была предметом роскоши, и всякий раз, уходя из дому, когда Женька спал, мать оставляла одну и ту же записку: «Буду поздно вечером. Мама». Потом убирала ее до следующего раза.

Сунув ноги в матерчатые тапки на жесткой резиновой подошве, которые почему-то назывались спортсменками, зашнуровал их и только после этого натянул штаны.

Черная вельветовая куртка комом лежала на лавке. Один рукав ее свесился, и у самого пола виднелась отдающая перламутром пуговица на манжете. Женька хотел было натянуть куртку, но вспомнил, что не умывался, и, зажав ладони под мышками, направился в угол, где под фанерными полочками, выкрашенными в грязно-белый цвет и служившими вместо шкафа, стояло помойное ведро. Такая же - чуть выше Женьки - фанерная перегородка возле печки условно делила избу на кухню и горницу.

Помойное ведро было почти полным, и Женька подумал, что сразу вынесет его, как только умоется, чтобы к возвращению матери сделать за нее хоть эту работу... Вынимать из-под мышек обогретые теплом собственного тела руки не хотелось, и, глядя то на кружку, то на ведро, в котором воды было на донышке, Женька подумал, что воды он тоже принесет... Лишь после этого, отодвинув занавеску на полочках, он потянулся к обмылку в железной мыльнице. И когда брал его, под руку ему попалась тонкая, непонятно упругая нить, вроде лески из чистого конского волоса.

«Ты смотри-ка! - удивился Женька. - Настоящая леска! Ей же теперь цены нет! И лежит себе, а я не знал...»

Он потянул сильнее, чтобы извлечь ее из шкафчика всю.

Леска напряглась, потом как бы спружинила, и что-то тяжелое плюхнулось в помойное ведро.

Несмотря на солнечный квадратик у стены, в избе с утра до вечера было сумрачно. И пытаясь разглядеть, что такое шлепнулось у него в воду, Женька склонился нам помойным ведром. Заметив уголок темной тряпки, потянул за него, чтобы вытащить на поверхность загадочный сверток, обмотанный леской.

При первом же усилии тряпка легко развернулась, я повисла в его руке, а темная вода в ведре покрылась плотным белым налетом...

«Мука!..» - в ужасе подумал Женька. И только теперь, ошеломленный, вспомнил до последнего слова ночной разговор. Его залихорадило вдруг. Бессмысленно глядя в белое пятно перед собой и не двигаясь, он как бы заново еще и еще раз осознавал, что от этого килограмма муки зависели чьи-то жизни. А теперь, наверно и жизнь его матери, и не только жизнь - честь, достоинство ее. Ведь люди, которые обратились к ней за помощью, так на нее надеялись!..

Положение, в котором Женька оказался, рисовалось ему отчаянным.

Как-то даже чересчур спокойно пришло решение, что ему самое вернее теперь - умереть. Сначала Женька удивился, а потом испугался этой мысли: его не станет, а люди проклянут его. И может быть, справедливо назовут трусом... А вместе с ним проклянут его мать.

Женька метнулся по избе: от стены к стене. Нет, надо во что бы то ни стало достать муки - это главное! А не то - будет он сам жить или нет.

На выселках еще можно на что-нибудь выменять муки - туда не часто добираются оккупанты. Но мать взяла с собой в Аляшино все, что можно, для обмена на самогон, чтобы споить полицая, доверенного новых властей... На эту муку, на этот самогон все надежды незнакомых Женьке друзей погибшего отца, непокорных и ненавидящих оккупантов...

Женька выбежал в сени и посмотрел на чердак, где год назад он сам прятал самую ценную в доме вещь. Мысль об этом крайнем варианте возникла у него сразу, когда он подумал, что - живой или мертвый - обязан достать муки.

На чердаке хранилась книга.

Как объяснил Женьке отец, это была одна из первых книг, отпечатанных в стране в давние-давние времена, если не самая первая. Отец передал ее Женьке перед уходом в бой с фашистскими десантниками.

- Береги ее, как самую большую драгоценность. Она случайно у нас и незаконно - только потому, что война и не успели эвакуировать некоторые музейные ценности. Я подобрал ее в развалинах разрушенного бомбой музея. Когда война кончится, мы передадим ее государству.