Валерий Медведев - Непохожие близнецы (До свадьбы заживет)

— Снижай цену, Завитайкин! — услышал я голос Тулькина, неслышно появившегося на чердаке. — Не хотят тебя выкупать за шесть тысяч.

Я ещё продолжал думать об изучении английского языка с помощью удара по голове, на что я решился пойти только из-за Танечки Кузовлевой, поэтому я не сразу сообразил, о чём мне, собственно говоря, говорит Тулькин.

— Цену, говорю, снижай, — повторил Тулькин. — Не хотят тебя выкупать за такие деньги.

— А кто тебе сказал, что меня не хотят выкупать? — сообразил наконец я, о чём идёт речь.

— Тишина, — объяснил Тулькин.

— Какая тишина?

— Слышишь? — спросил Тулькин, приникая к чердачному окну.

За окном было темно и действительно тихо. Не вообще тихо, а тихо в смысле того, что шума вокруг моего похищения не было никакого. Слышно было только, как Дерябин-Скрябин играл дома на рояле, а на даче у Мешкова орал магнитофон.

— Тишина ещё ни о чём не говорит, — сказал я неуверенно.

— У вас не говорит, а у нас, детективов, всё говорит: обрывок газеты, оставшийся на месте преступления, окурок, пуговица, трамвайный билет могут нам рассказать больше, чем сам преступник. Наобещал с три короба: паника будет! Милиция будет! Ищейки будут! Урра будет!.. Знал бы, что так получится, лучше сидел бы дома и смотрел бы детектив.

— Ты подожди, Тулькин, — сказал я, — ты про письмо скажи, ты подбросил письмо?

— Конечно, подбросил.

— На кухню?

— Как договорились.

— А на кухне кто-нибудь был в это время?

— Сашка всё время торчал. Потом он полез в шкаф, а я в это время — раз! И письмо на полу! Твой брат его поднял! Я дёру!

— Значит, началось… — сказал я.

— В том-то и дело, — ответил Тулькин, — что ничего почему-то не началось.

— Как не началось?

— Очень просто, — пояснил Тулькин. — Как только ваш Сашка поднял письмо, он сначала бросился к окошку, чтобы посмотреть, кто бросил письмо, но я уже к этому времени спрятался. Тогда он с этим письмом побежал в комнату. А я тогда обогнул вашу дачу с другой стороны, побежал домой, вынес на улицу стул и стал ждать. Слышу, у вас в гостиной телек работает… Минут пять сидел ждал. Вот, думаю, Сашка письмо принёс твоему отцу или матери. Вот они его прочитали! И вот в панике выскакивают на улицу, как ты обещал.

— Ну, а они что? — спросил я с нетерпением.

— Что они?.. Я сижу, а они не выскакивают!.. А телек работает… Детектив передаёт…

— А почему же они не выскакивают? — спросил я с каким-то чувством растерянности.

— Наверно, решили сначала досмотреть детектив, а потом уж выскочить?..

— Твоё счастье, Тулькин, — сказал я, сжимая кулаки, — что у меня руки связаны, а то бы я тебе за такие слова… Это ты бы, может быть, не выскочил, всё сидел бы у телевизора, если бы у тебя сына украли, а мои родители выскочат, вот увидишь, просто ещё мало времени прошло.

— Мало времени? Пять минут бежал! Десять ждал! Пять минут обратно! И ещё три минуты с тобой разговариваем! Да за это время весь наш дачный посёлок можно было поднять на ноги!

Я промолчал. В словах Тулькина была какая-то неприятная для меня логика. За это время в дачном посёлке, по моим расчётам, обязательно должен был подняться настоящий переполох. Но кругом было так же тихо, как и до моего похищения.

— Ничего не понимаю… — Я действительно ничего не понимал. — Почему же меня не выкупают?..

— А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. «Москвич» стоит, а ты нет.

— А при чем здесь «Москвич»?

— А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в магазине свой «Москвич», — сказал горячо Тулькин. — Если твой отец выкупит тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадёт очередь на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадёшь, ты же сам написал, что находишься в безопасном месте.

— Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину?

— Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя.

— Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать? (Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь, — сказал я, — как неприятно здесь сидеть?

— Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.

— То говорил, я мало запросил, теперь — много… А почему пятьдесят?

— Хватит с тебя, — объяснила мне темнота голосом Тулькина.

Я обдумал предложение Тулькина и сказал:

— Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили… Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп — это тысяч шесть.

— Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, — сказал Тулькин. — У них свои цены, у нас свои…

— Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? — простонал я вслух.

— Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся… Сейчас я напишу ещё одно письмо, — сказал Тулькин. — Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. — Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана пиджака блокнот и вечное перо.

— Чтоб меня уценивать!.. — сказал я. — Да ни за что на свете!

— Пятьдесят! — предложил Тулькин.

— Шесть тысяч! — сказал я. — Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она знала, что я чего-то стою.

— Пятьдесят! — сказал Тулькин. — И ни копейки больше!

— Пять тысяч шестьсот! — сдался я.

— Пятьдесят! — повторил упрямо Тулькин. — Раз — пятьдесят! Два пятьдесят! Три — пятьдесят! (Я не согласился.) Всё, — сказал Тулькин. — Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги переломаешь!

— И выходи! — сказал я. — Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!

— Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы, лучше телек бы смотрел.

— И без твоей помощи подброшу!.. Телевизирь несчастный.

— А ты!.. А ты… — заорал Тулькин. — Ты… уцененный Ромео и Джульетта! — И здесь Тулькина как будто прорвало — как он меня только не называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом.

А я всё время повторял спокойно только одну фразу:

— Если ты и вправду смелый человек, развяжи мне руки и повтори ещё раз, что ты мне сказал!

Но Тулькин всё-таки продолжал поносить меня изо всех сил. И тогда меня вдруг осенило, и я подумал: с похищением, конечно, всё пропало, не бывать моему портрету в «Неделе», но появилась надежда прославиться по-другому… Это была прекрасная мысль, и мой портрет, кажется, может всё-таки появиться в «Неделе».

— Хорошо, — оборвал я ругавшегося Тулькина. — Если ты меня действительно ненавидишь, — сказал я Тулькину, — надень на мой берет свою кепку и дай мне доской по голове. — Я подумал, что вдруг после этого удара я, как та женщина-испанка, вдруг заговорю на чистом английском языке, и обо мне, конечно, сразу же напечатают во всех газетах! И я прославлюсь! Тулькин, будь другом, дай мне доской по голове! Я это заслужил, Тулькин!