Валя Стиблова - Мой братишка

На подносике лежали цветные карандаши, они всегда остро заточены. Ким больше всего любил затачивать их перочинным ножом, он его прихватил с собой даже в больницу. Смотрю я на его стол, и не могу удержаться от слез. Вещи Кима вызывали у меня двойное чувство. С одной стороны, мне хотелось убежать от этого стола, а с другой, меня тянуло открывать ящички и заглядывать в них.

В первом ящичке лежало множество маленьких коробочек, которые Ким собирал. В одной коробочке, побольше, были конопляные семечки для попугайчиков. В другой — несколько лесных орехов, оставшихся с рождества, в третьей — шоколадная фигурка с елки. Вспомнил я, как мы всегда делили оставшиеся после елки сладости и я свои всякий раз тотчас же съедал. А Ким нет. Он прятал их и время от времени вынимал какую-нибудь из фигурок — рыбу, или зайчика, или шоколадную букашку — и давал сначала откусить мне шоколадную головку и только потом остальное съедал сам. А если я смотрел на него умоляющими глазами, то угощал еще. Я своими фигурками никогда не делился, а братишка со мной — даже крохами.

В другом ящичке лежала бумага. С одной стороны листки были исписаны. Это папа давал Киму испорченные страницы, когда печатал свои статьи. Ким разрезал эти листки пополам и делал из них черновики для домашних заданий. Некоторые он уже исписал, многое на них зачеркнуто, но на одном листке я прочитал: «Мой папа». Может, это школьное сочинение?

«Мой папа — научный работник. Он исследует на животных разные заболевания, чтобы найти способ их лечения. Ему приходится работать и вечерами, и по воскресеньям. Хотя животные болеют и при этом мучаются (это было зачеркнуто и сверху написано: „Хотя животным больно, когда им делают прививки“), но без этого нельзя открыть способ лечения болезни у людей». И все. Больше ничего не было написано.

Еще я нашел тетрадочку с нашими расходами. Я туда ничего не вписывал с тех пор, как Ким попал в больницу. Не могу заставить себя писать. А Ким записывал все, даже самые мелочи: например, две булочки и один рогалик — 85 геллеров. На каждой странице подведен итог. На предпоследней странице у него что-то все время не сходилось: сначала там было 46 крон 80 геллеров, потом 80 переделано на 65, а потом все это было перечеркнуто и вновь написано 80 геллеров. Как будто так уж важны эти несколько геллеров! Потом из этой суммы он вычел 6 крон за сданные бутылки из-под лимонада. Мне бы и в голову это не пришло! Вычитать из общей суммы 6 крон!

У последнего подсчета была приколота квитанция из химчистки, и над ней надпись: «Мариян! Квитанция от маминого светлого пальто. Не забудь его получить». Слова эти были написаны карандашом, большими буквами, которые плясали по странице, и я понял, что Ким выводил эти каракули, когда собирался в больницу. Почерк такой, словно рука была совсем непослушной.

Вот этот маленький листочек из химчистки больше всего задел меня за живое. Я опустил руки и уже ничего не видел перед собой, да и не желал видеть, хотелось только плакать да плакать.

Зазвонил телефон. Я тотчас схватил карандаш. Когда звонят маме или папе, мы должны записывать, кто звонит, номер телефона и что передать.

Я снял трубку. Долго ничего не было слышно, только какой-то треск и шум. Я кричу:

— Алло, алло!

Может, мама звонит с дороги и ее плохо слышно? Но вдруг в трубке отозвалось нечто писклявое, смешное и такое совершенно невероятное, что у меня затряслись колени, и я опустился на ковер. Я изо всех сил прижимаю трубку к уху. Держу ее, и смеюсь, и слышу дорогие слова:

— У моего брата — мировой бр-а-а-ат.

Смеюсь, а говорить не могу, только слушаю этот удивительный голосок Кима, прекраснее которого нет ничего на свете!

— Ты дома? — спрашивает мой братишка. — Мне строго-настрого запретили тебе звонить. Это тебе наказание! Понимаешь? Я уже почти здоров! Сегодня вернусь домой, но придется еще немного полежать в постели.

— Ким, я так рад! Так счастлив! — кричу я, а Ким мне в ответ: он не глухой, слышит, только долго разговаривать не может, потому что потихоньку пробрался в комнату дежурных сестер, и если кто-нибудь придет, то…

Я услышал щелчок, и в трубке зазвучали короткие сигналы. Мне стало ясно: кто-то вошел в комнату и Ким моментально положил трубку. Теперь, наверное, выдумывает, как он оказался в комнате, где, кроме сестер, никто не имеет права быть.

Трижды перекувырнувшись на ковре, сделав стойку, я побежал покупать всякие продукты, и в первую очередь шоколадные конфеты. Ким их любит больше всего! Потом я включил радио, прыгал под музыку, как козленок, и постепенно привыкал к мысли, что все обошлось. Но главное теперь — не показать папе и виду, что я это знаю, а то еще Киму достанется!

Папа пришел домой днем. Я боялся, что он поедет за Кимом прямо с работы и тогда я не смогу ему даже сказать, что я понял все свои ошибки и прошу его больше на меня не сердиться.

Папа вошел в гостиную, остановился и опять без единого слова уставился на меня. А я смотрю на него и едва сдерживаюсь, чтобы не только не захохотать от радости, а даже не улыбнуться. Это я умею, недаром обо мне говорят, что хоть сейчас могу играть в театре.

Но у папы глаза вдруг сделались удивленными и — веселыми. И он сказал:

— Этот негодник все-таки позвонил тебе?!

А я подумал: «Значит, уже можно смеяться!» Но вместо этого вдруг заплакал, как маленький, а потом уж ревел так, что никак не мог остановиться.

Папа подошел ко мне, обнял за плечи и говорит:

— Когда ты перестанешь быть маленьким, Мариян? — Он смотрел на меня ласково, потом вынул большой клетчатый носовой платок и протянул его мне: — Вытирай нос — и поедем за Кимом!

Ян — соответствует русскому имени Иван. Гонза — уменьшительное от Яна, соответствует русскому «Иванушка». Глупый Гонза — это то же, что Иванушка-дурачок. (Здесь и далее — примечания переводчика.)

Кто вам нужен? Кто вам нужен? (англ.)

Мой отец… Конгресс… Мой брат болен… (англ.)

Его нет (англ.)