Григорий Салтуп - Святое дело — артель

— Щука? — спросил папа.

— Нет. Пожалуй, окунь. Не водит, а дергает.

На блесне бился окунь, Генка не ошибся. С трудом отцепил его. Закинул блесну снова.

И пошла писать удача: то дядя Рейно с «катюши» добычу снимает, то у Генки на блесну клюет. Отец вспотел за веслами, но греб и греб беспрестанно. Рыба шла как по приказу. Только успевай вертеться. Через час у рыбаков было выловлено семь небольших хариусов, три щучки и два крупных — под полкило — окуня. И это днем, до зорьки. Что же будет вечером, когда жор настанет? — радостно загадывал Генка.

Неожиданно счастье кончилось.

С блесны у самой лодки сорвалась щука (отец обидно цыркнул: «Ротозей!»), и судьба отвернулась. Как отрезало.

Вымерло озеро.

Ни на «катюшу», ни на дорожку поклевок не стало.

Изменили направление — не клюет.

Поменялись местами (дядя Рейно сел за весла, а отец повел «катюшу»), ни ответа ни привета.

Вернулись, трижды прошлись над, поклевистым местом — кладбищенское спокойствие.

Папа сделал несколько бросков спиннингом — ноль внимания. Очевидно, рыба в озере получила другой приказ.

…Ветер стих, волны улеглись, рябь разгладилась.

— Тишь да гладь, да божья благодать! — зло сказал папа. Отбросил спиннинг.

Вдалеке, против солнца, застыли черными силуэтами рыбацкие лодки. Говор низко стлался по воде, докатывался сюда. Казалось, что рыбаки разговаривают совсем рядом, в полсотне метров, хотя до них грести и грести — метров четыреста.

— Мужики! — крикнул папа. — Как дела?

— …Как сажа бела… — донеслось не скоро.

— Поехали к протоке, — предложил Генка, — может, там?

— «Там-там», — передразнил отец. Протока всегда была про запас. Берегли это место как самое уловистое. — Сам и греби, помахай веслами.

До протоки, где из Култозера вытекала река, было километра полтора.

Доплыли, дважды меняясь на веслах. Дорогой закусили подсоленным хариусом, запивая озерной водой. Встали наискосок от стремнины, закинули якорь. Стали ловить на червя. Поклевки, конечно, были, но редкие, случайные. Время клева еще не подоспело. До зорьки оставалось часа два, полтора.

Вскоре подошла большая лодка с шестью рыбаками и встала по другую сторону протоки.

Папа и дядя Рейно курили, лениво поглядывая на ленивые поплавки.

Генка запахнулся в отцовскую фуфайку, привалился в носу, задремав…

Проснулся — лодка, подрагивая, катилась вниз по течению реки. Дядя Рейно направлял ее движение кормовым веслом, зажатым под мышкой, а в руке держал дорожку. Отец забрасывал спиннинг.

Генка плеснул на лицо горсть воды, отогнал сон, потянулся. Забросил свой спиннинг, стараясь вести лесу подальше от лодки, чтоб не перепутаться с дорожкой, и сразу почувствовал, что его блесной кто-то интересуется! Остатки сна вмиг сдуло. Нет, поклевки не было, но блесна торкнулась, словно ее кто потрогал. Конечно, это могло быть камнем или корягой, но… Смотал немного, подождал, еще смотал, подманивая, подводя. Приготовился подсечь, уперев палец в кнопку тормоза, и уже разочарованно выдохнул, как с визгам застрекотала леса, раскручивая катушку. Упругая сила тащила спиннинг, катушка не успевала разматываться, рычаг больно бил по пальцам, не давая возможности перехватить. Ладонью удалось застопорить.

Папа удивленно икнул, дядя Рейно направил лодку к берегу, заставил ее ткнуться в камни.

— Держи! Держи! — крикнул папа. Генка держал, а рыбина тянула и тянула, уже против течения.

— Дай мне! — приказал папа. — Дай, не справишься!

— Нет. Нетуш-шки! — прошипел Генка. — Сам!

Катушка не поддавалась, не было сил смотать леску, пришлось бросить спиннинг, тащить за голую острую леску. «Выдержи, выдержи, лесочка. Не сорвись, не сорвись, крепенькая! Один раз, один раз в жизни! — шептал про себя или говорил вслух? — Один раз, один раз в жизни!» Вот она, большая, настоящая удача!

Рыба устала идти против течения, и Генка постепенно, по кривой линии ближе и ближе подводил ее к берегу. А папа уже, задернув вверх голенища болотных сапог, стоял в воде, держа наотлет сачок и готовый поддеть добычу.

«Один раз! Один раз в жизни!»

Большая, очень большая, такая даже во сне не снилась, сиреневая, пятнистая на боках рыбина мотала башкой почти под лодкой, трясла закушенной блесной, как необъезженный конь удилами. И тотчас ее поддел папин сачок, с усилием переваливая в лодку…

— Эй-ка! — воскликнул Рейно Арвидович, желая предостеречь, но опоздал — Генка уже навалился на форель, и тут словно током в руку ударило.

— Ву-у-у-а! Ввв-у-у-а! — заголосил Генка. Резкая боль пробила руку насквозь — в ладонь впились крючки тройника от дорожки дяди Рейно. — Вву-у-а… — и сразу смолк, встал на карачки, закусил губу: нет, не сейчас, не ему в такую минуту скулить, как последнему коту. «Один раз! Один раз в жизни!» — никчемное заклинание еще пульсировало в голове.

Папа вздернул его на ноги, подтащил к себе, железной хваткой держа за локоть. Два больших крючка 12-го номера насквозь прошили ребро Генкиной ладони. Кровь текла, не сильно, но текла. Хуже всего — насечки на крючках. Из-за них нельзя было крючки выдернуть. Генка крепился, молчал, как должен молчать мужик, как молчал бы папа, но слезы сами собой катились из глаз, застилая белый свет.

Дядя Рейно сокрушенно покачал головой, скривил маленькое морщинистое лицо, словно ему самому было очень больно.

Лишь отец был спокоен и деловит, казалось, он все заранее знал и давно был готов увидеть безобразные крючки в маленькой Генкиной ладони. Он перекусил леску у блесны, пошарил у Генки за голенищем, наверно, отыскивая нож.

— В другом, — выдавил сквозь зубы Генка.

— Потерпи, мой друг, — сказал папа. — Рейно, у тебя водка есть? Достань, пожалуйста… Придется малость потерпеть. Сейчас будет больно.

Он вывернул Генкину руку немыслимым образом, до темных кругов в глазах, так, что боль в плече заглушила рваную боль в ладошке. Придавил своим коленом Генкину руку к лодочному борту, взмахнул ножом. «Неужели мне по руке?» — мелькнула у Генки дурацкая мысль. Но нож только перерубил один крючок из тройника. Генка взвизгнул.

— Потерпи, мой друг, — спокойно растягивал слова отец. — Сейчас будет больно, — вторым ударом пересек второй крючок. Отбросил блесну. Осторожно вывернул из раны обломки крючков.

— Вот и все. Можешь опустить руку в воду.

Генка послушался. В воде руке стало легче.

Папа выпростал майку, надрезал, оторвал полоску, смочил ее водкой, отжал. Налил водки на дырки в Генкиной ладони, крепко перебинтовал.

— Ну вот. И все. А-ты-дурочка-боялась, — почему-то скороговоркой окончил папа. Глаза его виновато забегали. Он отвернулся, закурил.