Карл Векен - Аннемари и капитан

Какие же мы были тогда сорванцы!

Уже во втором классе такое вытворяли, что и сегодня людям в глаза глядеть стыдно. Жаль, должен признаться, что зачинщиком чаще всего бывал я. Вот только почему?

Мне никогда б не пришло в голову подговорить Дитера и Боксёра на это дело с лампочками, если бы я не слышал каждый вечер, что у нас в парадном кто-то опять вывернул лампочку.

Нам очень хотелось посмотреть фильм «Белеет парус одинокий», а денег не было.

— Где бы нам денег добыть? Хоть немного, — сказал Дитер.

— А мы лампочки продадим, — заявил я.

— Да ты что? У нас дома только одна! — возразил Боксёр.

— Нет, дома брать не годится, — поддержал его Дитер.

— А мы свистнем где-нибудь! У нас их любой купит. И вообще настоящий мальчишка должен уметь воровать, — сказал я. — Или, может, вы дрейфите?

— Дрейфим? Ты что, спятил? — сказал Дитер.

— Ну ладно, тогда, значит, стащим. Только вот где? — Я не имел об этом ни малейшего представления, но как Старый опытный вор предложил: — А давайте в трамвае!

Ну, разработали мы план — он и нас самих привёл в восторг. На последней остановке трамвая кто-нибудь из нас подойдёт к кондукторам — они там стоят у трамвайных вагонов — и спросит, не осталось ли у них такой книжечки — верхней части отрывных билетов. Это, мол, надо нам для игры. А другой в это время влезет в вагон и вывинтит лампочки, а третий возьмёт их у него — и скорей удирать!

Конечно, все хотели влезть в вагон за лампочками. Эта роль нам нравилась больше всего.

— Это я придумал! — крикнул я. — Значит, мне и вывинчивать!

Но всё же мы бросили жребий. Жребий пал на меня. Дитер должен был выпрашивать остатки билетиков, а Боксёр — удирать. Всё сошло отлично. Мы продали две лампочки за шесть марок и пошли в кино. А сверх того ещё наелись вафель с кремом.

Фильм «Белеет парус одинокий» здорово нам понравился. Теперь самым большим нашим желанием было тоже найти такую девочку, которая пускалась бы вместе с нами на все приключения.

Вскоре нам опять понадобились деньги, и мы снова отправились на разбой. Но на этот раз мы попались. Продавец газет увидел нас из своего киоска и хотел задержать.

— Эй, ты! Ты ведь только что стащил лампочку в трамвае!

Мы бросились бежать, но я на бегу растерял мои книжки со школьной печатью. Не надо много ума, чтобы сообразить, что случилось потом. Газетчик получил от «Общества охраны порядка» вознаграждение за охрану народного имущества. А мы?.. Мне ещё и теперь снится в страшных снах, как мы тогда стояли перед директором Гермесом. Он весьма дружелюбно спросил нас, зачем мы это сделали. Конечно, чтобы доставить радость нашим родителям? Как они радовались, это вы сами можете представить. Мне было так стыдно перед матерью, что я только вечером приплёлся домой. Ко всем несчастьям, на лестнице было темно, потому что кто-то опять вывернул лампочки и, наверное, продал. Весь дом ругал этих воров, а я должен был рассказать матери, что её сынок Пауль и сам из таких. Когда кто-то вскоре вывернул лампочки у нас в школе, мы бродили по коридорам, как побитые щенки. Мы думали: теперь все считают, что это мы. Но наши старшеклассники нашли воров. Это были взрослые.

Я вообще теперь часто вижу во сне то время — как мы тогда голодали, мёрзли, играли в развалинах. И каким вкусным показался нам первый горячий завтрак в школе! Мы проглотили его мигом. Это была манная каша с мармеладом! И как мне жали тогда ботинки, потому что стали малы, а новых всё не было и не было…

А ещё я вижу во сне пещеру, в которой мы открыли тайну. Тайну о грабеже. Рассказать про это? Ну ладно.

Это было, когда бациллы воровства так и Кишели в воздухе и заражали нас, детей. Вот сейчас можно спокойно оставить на парте бутерброд, или яблоко, или кусок пирога, или ручку — никому и в голову не придёт прикарманить.

А тогда… Отвернёшься на минутку — и нет! Фокус-покус! Теперь-то я знаю, откуда это взялось. Война и нужда делают людей хуже, отравляют всю жизнь. И дети тоже учатся плохому. Но когда на земле мир, и люди спокойно работают, и у них есть всё, что необходимо для жизни, они становятся и радостней, и добрее. И дети тоже. И никто не огрызается. А как тогда было? Все огрызались! Я не про детей говорю. Дети часто и огрызаются, и орут. Я про взрослых.

Не помню, кто первый это открыл. Кажется, Боксёр. Если купишь за двадцать пфеннигов билет на трамвай или на метро, то можешь часами кататься по всему Берлину. Сколько влезет! А что ещё мы могли тогда купить?

Да, чего только нет сейчас у первоклашек! И буквари, и задачники, и тетради, и цветные карандаши, и книжки с картинками, и игрушки, и сласти! А какие огромные кульки дают им с собой в первый школьный день! И всё это для них само собой разумеется.

У них и самокаты, и площадки для игр, и кукольный театр, и детские праздники — с каждым днем всё больше и больше радостей. И это правильно. Мы им не завидуем, наоборот. Жаль только, что у нас для игры были одни кирпичи да патроны. А единственной нашей возможностью путешествовать был берлинский транспорт. Часами катали мы по Берлину. Иногда до школы, иногда после школы, потому что у нас менялись смены. Мы казались сами себе полярниками, путешественниками на Северный полюс. Больше всех удивлялся Дитер. Он совсем ещё не знал Берлина. И повсюду мы видели обломки, развалины, разруху.

Один раз мы сели в трамвай, а там какие-то двое ругались, потому что кто-то вёз рюкзак с углем и кого-то толкнул. А может, это была большая сумка с картофелем. Я уж теперь не помню.

И только мы влезли в трамвай, сразу началось:

— Эй вы, сорванцы, брысь от двери!

Мы забились в угол, но Боксёр выразил протест:

— Никакие мы не сорванцы! Мы — дети!

Теперь все набросились на нас. Даже те двое, что чуть не вцепились друг в друга не то из-за сумки, не то из-за рюкзака, объединили против нас свои силы.

— Небось школу прогуливаете, паршивцы?

— Ну и манеры у этой нынешней мелюзги!

— Нет, когда нам взрослые что-нибудь говорили, мы не смели отвечать так нагло!

— Эти сопляки скоро вконец испортятся! Скоро с ними и вовсе сладу не будет!

— А что удивляться? Такие времена!

— Надавать как следует по мягкому месту, и дело с концом! — выкрикнул какой-то толстяк.

Я узнал его. Это был мясник Кульрих. Его мальчишка учился в нашей школе.

Мы, забившись в угол, чуть не лопались со смеху.

— Это «место» для того, чтоб сидеть! — выкрикнул я.

И тут пошло!

Наконец какая-то женщина взялась нас защищать. Она заслонила нас и громко сказала:

— А ну-ка прекратите! Вы тут целый день ездите со своим углем и картошкой, спекулируете, да ещё хотите очернить наших детей? Вас послушаешь, это они виновны и в войне, и в разрухе! Разве не наша вина, что у них такое жалкое детство? Оттого, что вы ругаетесь, лучше не будет. Надо за дело браться!