Ахто Леви - Такой смешной король! Книга вторая: Оккупация

Если меня всю жизнь учили честности, служить родине, то где же мне теперь служить? Пришли русские — с ними быть заодно? Почему? Теперь немцы… И я с ними потому, что… они же здесь. Деваться-то мне некуда.

— А будут здесь опять русские, то будешь служить им, потому что «они же здесь»?

Алфред не ответил, он хлопнул дверью торжественной комнаты, и было слышно, как он бросился на диван. Когда кто-нибудь на этот чудесный диван садился, то было слышно: человек сел, когда ложился, было слышно — человек лёг.

Король собрался обратно в свою комнату. Хелли молча осталась сидеть за столом.

На следующее утро, когда Король шёл в школу и дошёл до тюрьмы, он встал напротив и смотрел на её окна. Где-то здесь бабушка, подумал он, и ей совсем нельзя отсюда выходить, а ей, наверное, в баню хочется… Да и к ней нельзя, чтобы поговорить.

Здесь Король дошёл до понимания того, что школа ещё не самое скверное учреждение в мире, — есть нечто и похуже.

Ночи стали для Короля трудными, он видел жуткие сны: поле, серая доломитовая стена, освещённые лунным холодным светом покойники, и вороны — столько, что их стаи и луну порою закрывали, и единственный звук, который доходил до сознания Короля в его постели за круглой, жестью обитой печкой, — карканье ворон. Он видел распятого Христа, такого, каким он изображён в Библии, Ангелочка, но больше всего его одолевала рука… бескровная рука с рисунком женщины-рыбы с большими сиськами, в дорожной пыли цвета ржавчины.

В небесно-синем доме стало заметно тише. Реже приходили гости. Отто и другие немцы, конечно, бывали. Но на аккордеоне Алфред больше не играл.

Однажды, придя из казармы, он сразу после ужина ушёл в производственный дом, сказал, что надо там навести порядок, чтобы в свободное время начать делать мебель — появились заказы.

Хелли реагировала сдержанно. Похоже, Алфред ждал большего. Она сказала вполне безучастно:

— Надо так надо…

Да, жизнь в небесно-синем доме сильно изменилась, хотя внешне так не казалось. На Короля мало обращали внимания, ему верили на слово, когда он уверял, что уроки сделаны, и отпускали без особых возражений на волю. Раньше так не бывало — куда там! — раньше проверяли, не соврал ли.

Ангелочек оставалась в тюрьме.

Отто ходил к Шредеру, тот обещал доложить в Главный Город самому Лицману и сказал, что всё обернётся благополучно. Но бабушка сидела в тюрьме, а Король, шагая каждое утро мимо, знал это. Королю было грустно в небесно-синем доме, но куда деваться…

Отто забыл совет Тайдемана: идти к Шредеру хлопотать за Ангелочка, когда на Сталинградском фронте благополучная обстановка. Не узнав об обстановке в Сталинграде, он отправился к Шредеру и… Ангелочек осталась в тюрьме: в Сталинграде доблестные немецкие войска, сражаясь до последней капли крови, — пали, то есть их взяли в кольцо и разбили. Какое же у Лицмана после этого настроение?

Алфред получил приказ построить батальон за домом, служившим казармой, приехали комиссар Шредер и Майстер, велели приспустить флаги, затем, достав листок, Шредер скомандовал снять головные уборы и торжественным голосом прочитал его содержание:

— Сражение за Сталинград закончилось. Оставаясь до конца верной присяге, шестая армия под беспримерным командованием генерал-фельдмаршал Паулюса, подчиняясь превосходящим силам противника и сложившейся несчастливой обстановке, побеждена. Её судьбу разделяют одна дивизия противовоздушной обороны, две румынские дивизии и один хорватский полк, которые до конца исполнили свой долг братьев по оружию. Ещё не время разбирать ход боевых операций, которые довели до существующего положения. Сегодня можно сказать лишь одно: жертва шестой армии не напрасна. За шесть недель она противостояла наступлениям шести армий противника и уничтожила их. Окружённая врагами, она сковала силы противника, давая немецкому командованию время для определения контрударов, от которых зависела судьба всего восточного фронта. Поставленная перед такой задачей, шестая армия держалась и тогда, когда уже не стало возможным снабжать её по воздуху боеприпасами да продовольствием. Дважды сделанное противником предложение капитулировать было с гордостью отвергнуто. Под знаменем со свастикой, которое прикрепили к развалинам на высшей точке фронта обороны, происходило последнее сражение. Генералы, офицеры, унтер-офицеры и солдаты сражались плечом к плечу до последнего патрона. Они приняли смерть за то, чтобы жила Германия, их пример воодушевляет нас до будущих веков назло лживой пропаганде большевиков. Хайль Гитлер!

Батальон крикнул «Хайль!», и головные уборы можно было надеть. После этого майор Майстер скороговоркой зачитал следующий приказ:

— По распоряжению рейхсминистра доктора Геббельса все театры, кинотеатры и другие увеселительные места закрываются до субботы шестого февраля. Распоряжение это распространяется также на восточные территории.

Алфред получил разрешение вернуть батальон в казарму. Он уже знал, что Отто от Шредера ничего утешительного относительно матери не услышал. Домой ему идти не хотелось, он всё чаще стал ночевать в казарме или в «производственном» доме, где спал на верстаке. В небесно-синий дом его не тянуло. Хелли стала с ним молчалива, почти не разговаривала, а если разговаривала, было видно, как она мучается, чтобы не задеть, не обидеть его холодным словом. Было заметно: ей хочется быть такой же, как всегда, но не удаётся. И всё из-за Ангелочка! Словно он сам её с удовольствием спрятал в тюрьму…

А тут ещё этот Шредер. Этот Сталинград! Тоже ещё… «Плечом к плечу…». «До последнего патрона…». «Умерли, чтобы жила Германия…». А как же спаситель Европы? Который хотел выйти к Волге именно в «одном известном месте, случайно названном именем Сталина…» — другого «спасителя», отца народов, тоже великого вождя?.. Кругом все великие, а старушка, признававшая лишь бога, она в тюрьме за милосердие, за человечность, и Хелли с ним, с Алфредом, не хочет даже разговаривать, хотя именно за её благополучие он лавирует между всевозможными освободителями, как лиса.

Алфред молча устроил себе для начала постель в мастерской, чтобы не выглядело вызовом и, он не хотел себе в этом признаться, но в душе-то не очень даже возражал против складывавшихся отношений, и он конечно же знал — почему. Он ждал, что Хелли станет ему выговаривать за его молчаливое, но тем не менее заметное переселение в мастерскую. Хелли промолчала, но ужины, если ему доводилось зайти в небесно-синий дом, для него уже не подогревались. То же самое было и с обедами. Когда он не давал денег — специально, чтобы проверить, — у него их не просили, то же самое с продовольственными карточками. И то и другое он молча оставлял в кухне на столе. Когда же приходил с немцами, офицерами или с кем-нибудь другим, с Килком, например, то Хелли, как всегда, как ни в чём не бывало готовила кофе, и всё продолжало тихо да мирно складываться так, что вскоре они жили каждый сам для себя. Хелли, конечно, принадлежала Королю… Тот как-то не очень обращал внимание на изменившиеся отношения взрослых — так незаметно для него они изменились.