Лия Симонова - Лабиринт

Теперь, когда они остались вчетвером, пахан и его взбунтовавшиеся приближенные, Рембо в последний раз увещевал их, незатейливо припугивал, как обычно стращают непокорных детей, призывая в помощники Бармалея, Бабу Ягу или Кощея Бессмертного. Но детки пахана, им же воспитанные, изображая перед ним смирение, затаились, как дикие звери перед прыжком, готовые к защите и нападению. Он на их счет не обманывался, и они на его тоже.

— Ты, шеф, — великий человек, король! — с пафосом проговорил долго молчавший Дикарь, постоянно помня о том, что шеф падок на неприкрытую лесть. — А короля, как уверял меня один шибко умный мужик, играют придворные. Мы, шеф, уже не годимся для этой роли. Тебе нужны молодые, рьяные, такие, как Деня-Смурной, рвущиеся наверх. Расстанемся, Рембо, друганами и без всяких там скорпионов…

Казалось, Рембо обмозговывает неожиданные доводы Дикаря и, похоже, даже соглашается с ними. Но отклика от него не последовало. Рембо медленно, устало поднялся и, тяжело переступая, отправился наслаждаться любовью с Викулей.

— Твою цену мы приняли! — крикнул вдогонку Дикарь. — И заплатим сполна, — договорил он, уже понизив голос, цедя сквозь зубы.

Больше в подвале делать им было нечего. Дикарь, Лында и Пупок, переглянувшись, молча двинулись к выходу, чутко воспринимая каждый шорох.

— Где я возьму ему «адидасы»? — заныл Колюня, когда они отошли от подвала на приличное расстояние и убедились, что хвоста за ними нет. — За «адидасы» сейчас знаешь сколько заломят!..

— Не скули! — цыкнул на Колюню Кирилл. — Попашешь на вокзале.

— А чего я там попашу-то, на полтинник? Вагон мне одному не разгрузить, а за вагон больше стольника не отвалят.

— Во! — пренебрежительно, сверху вниз, посмотрел на Колюню Кирилл. — Типичный совок, продукт социалистической системы. Ты не горбом, а мозгами шевели, недоумок. Лобовуху на телеге высадишь и на шузы перебросишься. Бизнес! Глядишь, что-то еще и в осадок выпадет…

— Я тебе подкину, — пообещал Лында, — у меня завтра премия. За сообразительность. Поумнеешь — отдашь.

— Отдам, — пообещал Колюня, — гад буду, отдам.

— Не скули! — снова притормозил его Дикарь. — Скажи лучше, Лында, где мот прихватить? Ему ж вынь да положь сей момент. А я тут стоящей тачки не видел.

— Ну, смотай к отцу, ты ж намыливался. Подкатись, пусть раскошелится. Может он хоть раз за всю жизнь отвалить сыну кусок? Он же вроде профессор! У него связи. Сям знаешь, советский народ, как утверждают сведущие поди, делится на черных и красных. Черные ездят на черных машинах, покупают шмотки с черного хода и едят черную икру. А красные по красным дням календаря выходят красным флагом на Красную площадь. Он у тебя какой? Чёрный или красный?

Колюня заржал, как возбужденный предстоящей скачкой жеребец, а Кирилл, что-то обмозговывая, огрызнулся:

— А я, Валик, дальтоник. Я в упор ни черных, ни красных не вижу. Мне серенькие нравятся. У нас сейчас плюрализм, так что шю-ю-точка твоя, Лында, устарела. Серенькие из норок повылезали и деньгу качают. Пока черненькие с красненькими и еще какими-нибудь отношения выясняют, серенькие столько монеток нагребут, что всех остальных пошлют в задницу. И будут они там все вперемешку сидеть нюхать сами знаете чего. Ладно, я к отцу подался. Если погибну в бою, считайте меня сереньким…

— Ты же девок позвал, — напомнил Колюня и добавил обиженно: — А у нас и бункера своего нету…

— Опять развонялся? — уже не на шутку озлился Кирилл. — Девок я снял на завтра, если, конечно, привалят, а бункер приглядел классный, тащиться будете…

— Где? — деловито полюбопытствовал Колюня.

— Господи! Забодал, скотина, пора рога ломать! — Дикарь схватил за грудки Пупка. — Тебе знаешь сколько с меня причитается?!

— Господи, Господи… — застонал Колюня. — Пионером был? Был! В Бога не веришь? Не веришь! А Господа поминаешь.

— Кого ж ему поминать-то? — разнимая дружков, попытался пошутить Лында. — Маркса, что ли, с Энгельсом и прочими крестьянами и рабочими? Хочется иногда к кому-нибудь обратиться.

— К советской власти обращайтесь! — серьезно посоветовал Колюня. — У нас теперь вся сила в Советах. Разных уровней. Говорите: «Советская власть, услышь меня! Не оставь меня! Не дай подохнуть, как собаке!» — Колюня закатил свои темные цыганские глаза к небу, и казалось, правда вымаливает пощаду.

…Кирилл нашел, что в сорок с лишним лет отец его еще вполне молоток: подтянутый, мускулистый, сильный, Любая баба польстится, а он не женится, тещу пасет. И эта старуха, похожая на статую, за ним ухаживает, хозяйство ведет. Красивая старуха, нечего сказать, величественная. Волосы темные, не поседели, назад гладко зачесаны. Дома ходит не в халате задрипанном, а в тонкой шелковой кофточке, светло-бежевой, со старинной брошкой у ворота. Впустила Кирилла в дом, проводила в кабинет к отцу, сказала с едва заметной улыбочкой:

— Владислав Кириллович, если бы я знала заранее, что у нас будет такой замечательный гость, я бы кулебяку испекла. А так у меня только пирог яблочный и кофе я вам сварю…

Отец расплылся.

— Спасибо, — говорит, — Анна Александровна, я бы и от отбивной не отказался. Помнится, вы грозились хорошим куском мяса? — сказал и внушительно посмотрел на старуху. — Накормите нас ужином, пожалуйста, а то на голодный желудок мы не почувствуем вкуса вашего фирменного пирога.

«Ишь пити-мити развели, — враждебно подумал Кирилл. — «Владислав Кириллович»!.. «Анна Александровна»!.. «Замечательный гость»!.. «Пожалуйста, накормите»!..»

— Я не голодный, — пробурчал Кирилл себе под нос.

— Я — голодный, — отозвался отец. — А ты со мной за компанию. Договорились? Коньяк пьешь?

Прикидывая, не расставлена ли ему ловушка, Кирилл не спешил с ответом, сопровождая пасмурным взглядом каждое движение отца. Отец, не дожидаясь его согласия, открыл бар, в котором зажегся свет, и достал оттуда бутылку французского коньяка «Камю». Кирилл знал о таком только понаслышке — классный коньяк, дорогой. Но отец при этом не суетился, не устраивал парадного представления и вообще при встрече не изображал радости, бьющей через край, а вел себя спокойно и обращался с ним как с приятелем — дружелюбно и по-мужски сдержанно. Кириллу это понравилось.

Анна Александровна ходила неслышно. Безмолвно накрыла все для ужина на низеньком журнальном столике тут же, в кабинете отца. Привезла складную тележку на колёсиках со всякой всячиной и, пожелав им приятного аппетита, удалилась.

«В магазинах шаром покати, — с осуждением отметил про себя Кирилл, — а у них отбивные, салаты с крабами и икра! Буржуи хреновы, интеллигенция!..»

Когда за старухой закрылась дверь, отец разлил в рюмки коньяк и предложил: