Эдуард Успенский - Все лучшие повести о больших приключениях

Когда Жаб Жабыч пришел в себя после короткого замыкания в мозгах, ему объяснили, что он уже не Жаб Жабыч, а Суринамыч. И что в присутствии посторонних людей он не должен ничего говорить, а только квакать. И нельзя ему квакать ничего лишнего, а то его опять заберут в институт генетики и будут долго изучать.

— Как изучать? — спросил Жаб Жабыч (теперь Суринамыч).

— Мало ли как, — ответил папа. — Препарировать.

После этих слов Суринамыч снова замер на полчаса, а то и на час.

Но в конце концов все разрешилось. Все успокоились. Только надо было узнать, какого цвета бывают суринамские пипы. И если они красные или желтые, Жаб Жабыча надо было бы срочно перекрасить.

Выяснилось, что суринамские пипы черного цвета. И целую неделю Жаб Жабычу добавляли в пищу венгерскую морилку для мебели. Потому что именно таким образом один папин знакомый водопроводчик поменял цвет кожи и превратился в негра.

Бедному Жаб Жабычу к каждой еде давали стаканчик морилки, а он глубоко возмущался:

— И я должен это пить!

Папа его урезонивал:

— Люди за эту гадость деньги платят, а тебе бесплатно дают. Пей, и все тут.

Жаб Жабыч ругался и пил. Пил и ругался.

Но зато Жаб Жабыч почернел, и никакой институт генетики ему теперь страшен не был.

Имя Суринамыч как-то не прилипло к Жаб Жабычу. Он был слишком мудр и солиден для того, чтобы его звали только по отчеству: Михалыч, Степаныч или там Капитоныч. Он снова стал Жаб Жабычем.

Но, несмотря на свою солидность и важность, он часто поступал совсем несолидно и нелепо. И вот новая неожиданность — Жаб Жабыч запел. То ли весна в нем какие-то таланты разбудила, то ли сам по себе у него талант проснулся, только Жаб Жабыч начал удивительно громко квакать, кукарекать и блеять по вечерам.

Как только чуть-чуть падала сырость и звуки становились пронзительней и звонче, Жаб Жабыч садился около маленького прудика, выкопанного для него папой, и заводил свою невыносимую дальнобойную песню. Главные слова в этой песне были «ква-ква» и «тыртыр»!

В ответ на эту призывную песню во всех окружающих домах закрывались окна, включались магнитофоны и в форточки вылетали ругательства.

Сколько Жаб Жабыча ни уговаривали петь вполголоса или петь в подушку, он никак не желал расставаться с возможностью петь для народа и для окружающей среды.

Однажды пришел строгий участковый милиционер по фамилии Иван Пистолетов. Он вызвал папу и сказал:

— На вас пришло заявление.

— Какое такое заявление? — удивился папа.

— Что вы содержите неизвестное науке животное и его мучаете.

— Мы его мучаем? — спросил папа. — Там нет ошибки?

— Ну да, вы, а кто же? Чего же оно кричит у вас по вечерам, как будто его режут?

Папа пригласил Жаб Жабыча для разговора. Жаб Жабыч неохотно вылез из будки и протянул участковому лапу.

— Здравствуйте. Жаб Жабыч.

Милиционер лапу не взял. Он приложил руку к козырьку, с удивлением взирая на мокрое чудовище.

— Приветствую вас.

— Разве похоже, что мы его мучаем? — спросил папа.

— А чего же он так у вас кричит?

— Он не кричит, он поет и заливается, — ответил папа.

— Да, я заливаюсь, — подтвердил Жаб Жабыч.

— И потом, почему вы решили, что это неизвестное животное. Очень даже известное. Это гигантская жаба, суринамская пипа из Суринама, из Африки.

«Вот бы и кукарекала она себе в Суринаме, — подумал про себя участковый. — Привозят черт-те кого черт-те откуда, а ты здесь разбирайся!»

Но папа его успокоил:

— Ничего, мы примем меры: или противогаз ему приобретем, или научим на балалайке играть.

— Это правильно, — согласился участковый. — Мы тогда сможем принять его в наш ансамбль милицейской песни. Кстати, а есть у вас документы на эту пипу? Прививки вы ему делали?

— Пипам прививки не делают, — убежденно сказал Жаб Жабыч. — Пипы — это не собаки. Они не кусаются.

— А документы все-таки нужны, — сказал Пистолетов. — Прошу вас о них побеспокоиться.

Папа уверил его, что все будет в порядке. Что документы будут.

Он твердо решил сделать ксерокопию страницы про суринамских пип из книги знаменитого изучателя животных Альфреда Брема.

Когда участковый Иван Пистолетов ушел, мама спросила у папы:

— А почему это мы будем учить Жаб Жабыча на балалайке, когда у нас пианино есть?

— Да потому, что у всех жаб только четыре пальца на передних лапах, — ответил папа. — А на балалайке вообще можно вилкой играть.

Таким образом Жаб Жабыч был спасен от долгих занятий музыкой.

С тех пор как Жаб Жабычу купили балалайку, жизнь снова на какое-то время наладилась. Жаб Жабыч с утра до вечера бренчал на ней что-то несусветное. Непонятно было, что это: набор бренчаний и тырканий или какая-то великолепная лягушачья симфония Опус Номер Пятый — Прелюды для балалайки с кваканьем.

Участковый милиционер Пистолетов пришел, послушал и сказал, что до уровня милицейского ансамбля он не дотягивает. Но больше документов и справок о прививке не спрашивал.

Владик начал дрессировать Жаб Жабыча на сторожевую собаку.

Все время кричал:

— Голос!

— Дай лапу!

— Чужой!

— Барьер!

Эту команду Жаб Жабыч меньше всего любил. Он был несколько ленивоват. Зато он любил команду «Подай!». Особенно если предмет, который Владик бросал, был недалеко. Жаб Жабыч тогда выстреливал языком в мячик или там в пластмассовую игрушку и мигом подавал ее своему дрессировщику.

Потом Владик стал готовить с Жаб Жабычем цирковые номера. Он засовывал Жаб Жабычу голову в пасть, ездил на нем верхом. Пытался заставить его прыгать через горящее кольцо.

Голову его Жаб Жабыч в пасть принимал, а при виде горящего кольца замирал минут на сорок. Его можно было перекатывать с места на место, поливать водой — он ничего не ощущал, так он боялся огня.

Тем временем пришло лето. Сначала так, слегка весна. Потом всякие цветочки-одуванчики. Потом как грянула жара! Такая жаркая жара, что всех немедленно потянуло на воду.

Жаб Жабыч все время сидел в своем маленьком прудике, тараща одни глаза из воды. А восьмилетний Владик все время бегал с соседним Витькой на речку.

Однажды они уговорили пойти с ними купаться Жаб Жабыча. Они погрузили его в садовую тележку и с грохотом потащили к реке.

Там, конечно, все обрадовались Жаб Жабычу.

— Ой, какое чучело! Можно с ним сфотографироваться?

— Ой, он не кусается? Можно его потрогать?

— А пусть он покатает нашего мальчика.

То есть было не до купания. А один фотограф, местный мастер пляжных композиций, вообще положил на Жаб Жабыча глаз.