Алла Драбкина - Меня не узнала Петровская

Ладно, буду.

Наше звено уже отстало от других. Вишнёвый Сад задала письмо наизусть. Чтобы «Чуден Днепр…» написать без единой ошибки по заранее выученному до каждой запятой тексту. Придумает тоже!

Мы с Кашиным не выучили. Правда, другие тоже не выучили, кроме Зоси. Гущина и то сдувала с книжки, а Зося хоть и выучила — получила трояк. А мы и не выучили и не сдували. Все-таки Вишнёвый Сад старенькая, и неудобно ее обманывать.

Говорили о чувствах и как мы относимся друг к другу… Кашин сказал опять, что главное — суровость чувств.

Ну, и конечно, двойки. У меня первая двойка по литературе. Ничего, перезимуем. Слава богу, что не поставила в дневник. Говорит, что заставит переписывать. Не хочет портить общий вид.

Репетиция за столом.

Получила письмо от Дити. Он пишет, что тоскует, что мой светлый образ снится ему во сне.

Я сразу же написала ему ответ. Что помню, что не надо поддаваться пессимизму. О любви молчу. Господи, как мне поддержать его и вместе с тем не сказать о любви? Как?

За городом снег. Белый-белый. Целый день были с нашими в Лисьем Носу. Лазали там на вышку, обозревали окрестности и снимали фильм.

Потом нас стали задирать какие-то ребята. Странно, почему к нам всегда пристают разные типы? Как будто на нас какое-то клеймо или лица не такие, как у всех? Парни стали цепляться к нашим девчонкам и ругаться. Тогда Игорь Александрович подошел и ударил одного из них по лицу. Началась ужасная свара. Наши парни, конечно, бросились, но потом… Я не знаю, почему Володька Золотов так разговаривает с Игорем Александровичем, какое у него на это право, но он стал говорить, что в эту историю можно было бы не ввязываться.

— Ну подумаешь, обозвали… Как будто бы раньше никто не слышал никаких словачек, а вы, Игорь Александрович, вечно лезете в любую дырку.

Игорь Александрович как-то сразу ссутулился и молчал, пока мы не приехали в город. Иногда мне кажется, что он побаивается Володьки. Как будто Володька старше и умнее.

А может, это потому, что Володька здорово умеет себя вести? Ведь его никто не выбирал нам в начальники, а мы все почему-то слушаемся его. А Игорь Александрович — совсем не властный. Мы его слушаемся только потому, что любим.

Да! Зося-то и правда думает, что я родственница Пушкина! Хе-хе-кс! Вечером она у меня была и только об этом тараторила.

Сегодня, во время читки, неожиданно получился разговор по душам. Как всегда, Золотое стал нападать на Станиславского и говорить, что Станиславский не придумал ничего нового и вообще скучный.

Тогда Игорь Александрович сыграл почти весь первый акт так, как его сыграли бы до Станиславского. Мы все перехохотались, а Золотов надулся.

Потом мы все собрались домой, а Игорь Александрович сказал, чтоб мы его не ждали, что он останется с Настасьей Филипповной подбирать музыку к спектаклю.

Я забыла в зале тетрадку с ролью, поэтому вернулась. Игорь Александрович и Настасья Филипповна меня не заметили, поэтому получилось так, что я их подслушала.

— Что мне делать? — говорил Игорь Александрович. — Золотов совсем отбивается от рук. Может быть, потому, что ему хочется снять в этом фильме, а я против? Но если он снимется — он пропал. Знаю я эти съемки и эти деньги.

Я вообще-то слыхала краем уха, что Володьке предлагают сняться в каком-то фильме, но я не знала, что Игорь Александрович нив.

— И пусть пропадает, — сказала Настасья Филипповна, — ему семнадцать лет. Пусть выбирает сам…

— Хотя почему это я говорю, что он пропадет? Это, наверное, я пропаду, — грустно сказал Игорь Александрович, — влип я с этими детьми… Думал, ну, подхалтурю, как все в институте, а вышло…

— Да уж, с детьми это так, не столько мы им нужны, сколько они нам, — сказала Настасья Филипповна.

Я тихонечко прокралась к выходу. Они меня так и не заметили.

Когда я шла домой, я все думала об их разговоре. И мне почему-то всё больше становилось жаль Игоря Александровича и даже показалось, что его надо защитить. Только ведь как? Надо, надо, а как?

На переменке меня вызвала старшая пионервожатая. Я вначале испугалась, но потом выяснилось, что готовится дружинный сбор и я должна читать стихи в монтаже.

Была репетиция. Кое-что из того, что говорил Игорь Александрович, удалось записать.

«Доброта и неожиданность, слышите? Помните, у того же Шварца: только хорошие, здоровые, нормальные люди способны на неожиданные поступки! Это мысль! Так удивите меня! Ну пожалуйста! Ну как хотите! Алик, здесь можно встать на голову. Почему? А ты оправдай. Актер ты или кто? Твое дело оправдать неожиданность!

Неожиданность поступков — проблема современности, только здоровая, полнокровная личность позволяет себе роскошь выбора, роскошь поступка, остальные живут никак не поступая и не выбирая.

Поехали!»

Старшая стояла на лестнице и хватала всех участников монтажа. К сожалению, я слишком поздно её заметила и тоже попалась. Придется торчать после уроков. Часа два, не меньше, с ней меньшим не отделаешься, потому что на одно построение у неё уходит час: одни пришли, другие сбежали, другие пришли, третьи смылись.

На меня она ужасно сердилась и требовала, чтоб я подняла голову и кричала звонким голосом, а как я могу звонким голосом, когда у меня голос нормальный?

Ужас! Если Игорь Александрович это увидит, мне будет страшная головомойка.

Зато Гущина старается что надо! Хоть у нее ни голоса, ни дикции, ничего вообще нет, но она тоже участвует в монтаже, потому что они со Старшой дружат. Она Гущину зовет Ларисонькой, Гущина её — Зиночкой Александровной. Сразу после монтажа я очень хотела сбежать, но Зинаида оставила меня и Гущину. Я так и не поняла зачем, потому что о монтаже мы не говорили, а почему-то говорили об Игоре Александровиче. Она спросила, женат ли он. Я сказала, что нет. Тогда она спросила, есть ли у него девушка. А откуда я знаю? Потом она стала восторгаться его талантом и тем, как он поставил интермедию.

Если уж он поставил так хорошо, то почему же они все испортили?

Потом она стала говорить Гущиной, что неплохо бы и ей заняться драмой (ха-ха! То-то ее у нас ждали!). Но Гущина сказала, что мама не позволяет ей заниматься пустяками. Лучше уж спортом, потому что это поможет при поступлении в вуз.

Потом разговор как-то незаметно перешел на Крючка. Зинаида её ненавидит. Интересно, почему?

Зинаида стала говорить, что Крючок — злая старая дева, черствая и сухая, как пергамент. И чего только она не говорила! Мы с Гущиной сказали, что Крючок совсем не старая дева, потому что она сама рассказывала нам про мужа.