Алла Драбкина - Меня не узнала Петровская

— Все ты врешь, Снегирев, — сказала я. — Человек живет для радости.

— Вот как? — взросло усмехнулся он. — А быт? А неприятности на работе? Уж не удалось ли тебе, Петровская, избежать всего этого?

— Удалось, Снегирев… Потому удалось, что я не ставила себе невыполнимых задач ни в быту, ни в работе. Знаешь, есть такой анекдот про Диогена… Сидит Диоген в своей бочке, подходит к нему другой философ, разодетый в пух и в прах, и говорит: «Сидишь в бочке, Диоген, и ешь чечевичную похлебку. А все потому, что не умеешь заискивать перед сильными». А Диоген отвечает: «Заискиваешь перед сильными, терпишь унижения, а все потому, что не умеешь жить в бочке и есть чечевичную похлебку». Ясно?

— Что ясно?

— А то, что не стоит из-за материальных благ убивать свой дух. Брюхо, оно ненасытно. Для тех, кто это знает, быт не страшен.

— И как же твой муж относится к этой философии?

— Наверное, так же, если он мой муж.

— И вы не чужие? Тогда я тебе завидую. Ты феномен. У всех моих знакомых жизнь складывается иначе.

— Тогда надо сменить круг знакомых.

— Да пойми ты! — вдруг заорал он. — Если бы я только знал, с кем я живу! Если б меня не обманули с самого начала!

— Опять врешь. Ты сам себя обманул.

— Это демагогия. Ты не знаешь, как я любил Ксану, как тяжело мне было убить в себе эту любовь!

— Никакой любви не было.

— Да как ты смеешь, да что ты понимаешь…

— А ты знаешь, Снегирев, что такое любовь? Любовь, это когда девушка, опоздав на свидание, говорит, что электричка метро, вместо того чтоб довезти ее до площади Восстания, почему-то увезла ее в город Воркуту, а ты этому веришь. Если не веришь, — значит, не любишь. Ведь Ксана же сказала, что не брала брошку.

— Но у нее было такое лицо…

— Ваши лица были не лучше, чертовы правдоискатели. Вы травили человека и хотели, чтоб он при этом был невозмутим? Но невозмутимость дается только вконец испорченным людям…

— Легко же тебе говорить все это сейчас… А тогда…

— А тогда надо было просто верить. И в Ксану, и в счастье…

— Может, и сейчас ты прикажешь мне верить моей так называемой жене?

— Ну, поскольку она сказала правду…

— И жить с ней как ни в чем не бывало?

— А ты уверен, что она хочет с тобой жить?

— То есть как? Она-то меня любит…

— Если ты в этом уверен, то, значит, надо жить с ней. Сначала.

Он задумался. Долго молчал. Потом заговорил:

— Странная ты, Петровская. Ты толкаешь меня на поступки, которые мне выгодны. Но они ведь абсолютно беспринципны.

— Так ведь я и советую тебе сменить принципы. Вместо суровости и подозрительности избрать доверие и радость.

Он опять задумался. Я наблюдала за ним, гордая тем, что поселила в нем сомнение в его правоте. Мне даже кажется, что он впервые задумался о таких вещах. Ну и бедненькая же жизнь была у него, если он не знал таких истин! Но я уже не могла его ненавидеть, не могла презирать. И это только потому, что мне удалось заставить его подумать. А вдруг он все-таки мог стать иным? Но тогда вина Вики им растает тысячекратно.

Мы приехали. Я остановила машину, но он продолжал сидеть в ней рядом со мной. Чтоб вывести его из задумчивости, я зажгла свет.

— Почему я не думал об этом раньше? — спросил он. — И потом, нас же всегда учили быть принципиальными…

— Но не жестокими. А если даже кто-то из учителей путал эти понятия, то нечего было лезть вон из кожи в порыве ученичества.

— Опять ты права, Пет… — он глядел на табличку с фамилией шофера.

— Бах? Ты — Бах? — у него глаза вылезли из орбит.

— Бах бах, бабах!!! Да, я Бах.

— Послушай, но ведь он, я слышал, какая-то большая шишка в университете…

— И я ему не пара? Глупости это, Алешка. Это важно дуракам.

И опять я заставила его задуматься. Ну что ж, подумать он может и без меня. А мне пора в парк.

Отъезжая, я видела, что он стоит у своей парадной и смотрит мне вслед. Что он решит, как поступит?

И если сумеет задуматься в этом случае, то появится ли у него вообще потребность думать? Не формальное «я думаю» — и поза «Мыслителя» Родена, — а настоящее умение? Навык?

Но мне сейчас нужно было думать о светофорах.

Нет, я просто чуть со стула не упала! Это же надо такое! Как я только все это пережила, как только сознание не потеряла! Это совершенно невыносимо и никаким образом не понятно. Оказывается, в свое время не Ксана украла у Вики брошку, а, наоборот, Вика украла брошку у Ксаны. Сегодня только все и выяснилось. Я просто чуть со стула не упала. Вот дела так дела! Я просто вся побледнела! Ильменский подошел ко мне, говорит:

— Что с тобой, Ляля? — А я и ответить не могу, у меня зуб на зуб не попадает. Вот вам и чистая юность. Боже, как они меня расстроили, как расстроили. Остальным хоть бы что, все какие-то бесчувственные. Но только меня отличает от других какая-то тонкость чувств, потому и всю жизнь и страдаю. Я бы на Викином месте из окошка выпрыгнула, а она… Хотя я понимаю, что ее вела любовь. А любовь и преступление часто бывают связаны, и, может быть, Вика героиня. Леди Макбет. А Алешка и Горбонос влюблены в Ксану. Везет же некоторым. Подумаешь, художница. Я, например, пишу. Один роман написала и одну повесть. Но разве это кто оценит? Не везет так уж не везет. Хотя, казалось бы, то, что я талантлива, видно уже по моей одухотворенной внешности. Одна моя подруга, ее зовут Анжелика, так и говорит: «До чего же у тебя одухотворенное лицо, Ляля. Ты просто обязана писать и прославиться».

И я ей верю. Потому что она правдивая. Это только мой первый муж, хам и грубиян, считал меня идиоткой. Он хотел, чтоб я стирала его носки, он почему-то решил, что женщина обязана стирать мужу носки. Преступление совершить ради любви — пожалуйста, но носки стирать, — извините. Как будто он не видел, какие у меня руки, какой они у меня тонкой работы. Одна моя подруга, ее зовут Снежана, всегда говорит мне:

— До чего же у тебя красивые руки, Ляля… Ты просто должна выучиться играть на рояле. Это руки пианистки. Ты должна играть и прославиться.

Но я, к сожалению, не получила соответствующего воспитания, чтоб играть на рояле. И вообще мне не везет в жизни. Из школы, где я преподавала литературу, пришлось уйти. Не понимают. Ни дети, ни учителя. Рассказываю детям о Лермонтове, вся горю, меня несет волна вдохновения, а эти хамские дети вдруг начинают шуметь и гудеть — звонок, видите ли, и у них в столовой комплексный обед стынет. Да я бы вообще после рассказа о Лермонтове три дня пищу не принимала…

Директриса вредная, натравила на меня инспекторов, инспектора наглым образом либо спали, либо подло хихикали на моих уроках, а потом сговорились между собой и вынесли решение, что я не могу быть учительницей. Да еще устроили подлое судилище по поводу моего внешнего вида. Дескать, я, к тому же, неподобающе одета. Ну, я просто чуть со стула на упала. Откуда им знать, школьным крысам, как нужно одеваться. На мне были голубые чулочки в синюю полоску, красная юбочка вся в бантовых складках, блузка цвета морской волны, а наверх жакеточка — зеленое с желтым. Весь цветовой спектр, вся гамма! Но где им оценить… Да, скучно жить на этом свете, господа… В другой школе мне дали только группу продлённого дня, а в свободное время я пишу стихотворные и прозаические произведения, потому что одна моя подруга гово…