Вера Морозова - Мастерская пряток

— Спасибо… Спасибо… — Борис Павлович благодарил, прижав руку к груди. — Без денег, пожалуй, обойдусь… На толкуне загоню и рубаху барскую, и галстук-бабочку… — Мысль о галстуке-бабочке Зотова развеселила, и он впервые за встречу широко улыбнулся.

Улыбнулась и Мария Петровна. Парень-то приходит в себя. И улыбка его красит. Только плана не одобрила:

— Коли будете вещи продавать с себя, то, значит, придется стоять на толкуне голым. Это в условиях большого города не очень удобно! К тому же продавать такие предметы небезопасно. На толкуне шнырят шпики, и можно привлечь их внимание. — И вновь сказала, как отрезала: — Нет и нет! В конспирации нет мелочей. Вас могут задержать для выяснения личности. Чем это кончится? Каторгой в лучшем случае. — Мария Петровна достала из кармана ключ и открыла шкафчик, пахнувший валериановкой. Деньги хранила среди пузырьков с лекарствами. — Запомните адрес явочной квартиры. Улица Овражная, дом вдовы Кошкиной. Позвоните в дверь и скажите пароль: «Ищу комнату с отоплением, коли стол хороший, то буду столоваться». И отзыв запоминайте: «Заходите в воскресенье, когда хозяйка будет свободной».

Борис Павлович повторил пароль. Мария Петровна внимательно слушала, и лицо ее было серьезным.

— Пароль запомните в точности и не перепутайте. Там люди горячие — сразу пулю получите.

Осень наступила рано. По Саратову перекатывались холодные ветры. Волга вспухла от дождей. Темно-грязные облака ползли с востока. Облака закрывали солнце и застывали над городом, окутывая купола церквей. По утрам висел туман, густой и белесый. Туман наступал на дома, захватывал палисадники и скверики, плотной пеленой обволакивал улицу за улицей. На бревенчатых домах и заборах, которые так любили в Саратове, иней. Ледяные кристаллики украшали резные наличники, серебряной мишурой покрывали деревья. Особенно были красивые березы. Белые стволы резко выделялись в утренних лучах солнца. Лучи робко пробивались сквозь облака и высвечивали тонкие ветки, убранные серебром. Березы в ледяном панцире сверкали голубизной.

Мостовые покрывались легкой наледью. Опавшие листья шуршали и, вздрагивая от ветерка, перекатывались.

Мостовые гулко передавали стук шагов редких прохожих, поскрипывали дощатые тротуары, которых было немало в центре города.

На березах сиротливо висели скворечники, оставленные птицами. Скворцы улетели в теплые края. Изредка на почерневшие скворечники взгромождалась ворона, неряшливая, с взъерошенными ветром перьями, и протяжно и громко кричала. Ворона не могла просунуть свое большое тело в щель скворечника, лишь махала крыльями да нагоняла тоску криком. На верхних ветвях березы, в мутноватом небе казавшихся паутиной, восседали воробьи. Воробьи нахохлились и казались большими. Они оглушительно чирикали и славили наступивший день.

Мария Петровна подняла повыше голову и усмехнулась. Каждый день был прекрасным, коли заполнен заботами.

И этот день разгуляется. Рано еще осени заливать город дождями да пугать восточными ветрами. С колючим снегом и обжигающим дыханием. Ветер подхватывал с берегов Волги, отлогих и бескрайних, песчаную пыль и забрасывал в лица прохожих. Вот и сегодня у Марии Петровны хрустел песок на зубах, заползал в глаза и уши.

Только ветру с песком недолго гулять по городу. Пройдет непогода. Осени рано вступать в свои права.

Так и в жизни бывает. Не созрели причины, которые должны породить то или иное явление. Нужно ждать…

Ждать Мария Петровна умела. Иначе откуда бы брала силы, чтобы с таким завидным упорством день за днем работать в подполье. Много раз она себя спрашивала, что труднее — с оружием в руках кинуться на полицию, стрелять из пулемета, бросать гранаты, освобождая товарищей из тюрьмы, во весь рост подняться и пойти на врага… Или день за днем таиться, прятаться, скрываться, боясь неосторожным словом, действием, поступком выдать себя. И не только себя, а поставить под удар организацию революционеров, и не в одном городе Саратове. Нужно молчать и наступать на горло собственной песне и не иметь права быть самой собою. И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Нет, конечно, последнее труднее и требует огромной выдержки. С выдержкой люди не рождаются, ее вырабатывают и воспитывают, ее приобретают крупицами.

По характеру Мария Петровна была человеком открытых действий. Она с радостью вошла бы в группу боевиков, которые создавались в партии. Училась бы по ночам стрелять на пустырях, охраняла бы партийные собрания, устраивала бы побеги политических и отбивала бы товарищей, приговоренных к смертной казни. И все в открытом бою — стояла бы в тени дома или тюрьмы и прислушивалась к каждому шороху, каждому движению, готовая прикрыть товарищей…

Только жизнь готовила другое. Марию Петровну послала партия в глубокое подполье. Она была тем человеком, который занимался техникой. Вот и сидела, глубоко законспирированная, словно крот. К ней сходились нити подполья, которыми она искусно управляла. И не было всплесков и ярких дней — была тяжелая и кропотливая работа, изнуряющая до отупления, с вечной болью за товарищей и вечным риском, была работа во имя революции.

На вокзале в этот ранний час пассажиров не много. У кассы толпился народ. Касса почему-то была закрыта, и люди волновались, боялись, что не успеют купить билеты. До прихода поезда на Царицын оставалось двадцать минут. Мария Петровна взглянула на часы, висевшие рядом с кассой.

Особенно волновалась молодка в цветастой шали, которая держала ребенка за руку. Ребенок бросал игрушку на пол, и молодка, предварительно шлепнув его, поднимала. Дула на раскрашенного петушка и грозила пальцем. А после расталкивала людей, ожидавших продажи билетов, и продвигалась к кассе. И снова мальчик кидал деревянного петушка, и снова мать шлепала мальчика. Мальчик смеялся и показывал язык. Озорнику нравилась игра с матерью. Да и мать успевала его расцеловать между подзатыльниками.

Носильщик с медной бляхой метлой подметал зал пассажиров с редкими лавками. Спинки и подлокотники лавок казались отполированными от долгого пользования. Метла старая, и мусор не выметала, лишь противно взвизгивала да поднимала пыль столбом.

И долго в зале висели столбы, сотканные из пыли.

Сквозь пропыленные окна солнце пробивалось в вокзальное помещение, высвечивая и заплеванный пол, и убожество, и нищету.

В деревянных ящиках торчали тощие пальмы. Листья, сухие и жесткие, сохранились лишь на верхушке, покрытые густым слоем пыли. И пальма казалась серой. Земля в ящике закидана цигарками да окурками. Крестьяне окрестных сел ее использовали вместо пепельницы.