Иван Данилов - Лесные яблоки

— У вас, Клочкова, значит, ничего для фронта не нашлось? — спросила ее учительница.

Талька поднялась из-за парты и стояла потупившись.

— Так ничего и не нашлось? — повторила учительница.

Талькины плечи задрожали, и на парту часто, как дождины, закапали слезы.

Но мы не жалели Тальку.

— У-у, жадина!

— Сад вон какой…

— Может, они за немцев?

Мы не выбирали выражений, мы бросали ей в лицо самые обидные слова, которые знали.

И эту ненавистную всем Тальку нам с Мишкой однажды стало жалко…

По станице прошел слух, будто у Голого яра утонул немецкий самолет. Вроде бы летчик перепутал ночью реку со своим аэродромом. Мы с Мишкой решили найти этот самолет. Друг убедил меня, что без самолета жить нам никак нельзя. Мы шли на реку, и Мишка расписывал, как все пацаны будут завидовать нам, когда мы улетим на фронт.

— Самолет-то немецкий, свои же и собьют нас, — высказал я опасение.

Мишка на минуту растерялся и потер затылок. Но тут же его конопатое лицо засияло:

— Придумал! Мы нарисуем звезды. А кресты замажем.

— А кто будет рулить?

— Фу, хитрость! — Мишка махнул рукой. — На тракторе мы ездили? Ездили. А у самолета такие же рычаги. Заведем и… — Мишка раскинул руки и помчался по дороге. Я побежал следом.

На повороте, возле сада Исая Егоровича, мы чуть не сбили с ног девчонку. Девчонка была не нашенская, не родничковская. Она бежала в станицу и, столкнувшись с нами, не то сердито, не то испуганно выпалила:

— Мальчики, у вас милиция есть?

Мишка сунул руки в карманы и, оглядев незнакомку с ног до головы, деловито спросил:

— А по шее не хошь?

В черных, с небольшой раскосинкой глазах девочки появилось удивление. Но в сторону она не отступила.

— Простите, мальчики, вы знаете Талю Клочкову?

— Ну? — Мишка нахмурил брови.

— Ты-то кто ей? — нахохлился я.

— Я? Никто. Мы познакомились и пошли к ней в сад. А папа стал ее бить. Спасите ее…

Девчонка глядела на нас так умоляюще, и была она такой вежливой, что мы даже растерялись.

— Не буду, не бу-уду больше! — донесся из сада Талькин плач.

— Пока он ее лупит, айда к медовке, — предложил я Мишке. — Напудим яблок.

Мишка согласно кивнул.

— Какие вы, какие вы!.. — зло крикнула нам вдогонку незнакомая девочка.

Мы перепрыгнули плетень и побежали на Талькин голос. Договорились нарвать медовок, но бежали совсем не к яблоне. Продравшись через терновник, остановились за толстым стволом старой вербы и увидели Тальку. Она лежала на траве вниз лицом, а отец ее бегал возле на тонких кривых ногах, потрясая в воздухе хворостиной и ругался.

— Па-аршивка! Ишь додумалась, сколько добра погубила… — Не бросая хворостины, он присел на корточки и стал собирать с земли сушеные дольки яблок. — Чтоб больше тут ноги чужой не было! Еще бы Мишку Ржавого привела…

— А я сам пришел! — выкрикнул Мишка и вышел из-за вербы.

Исай вскочил как укушенный.

— Бандиты! Безотцовщина! Я вас в Совет, к прокурору…

Потом метнулся к шалашу, там у входа стояла коса.

…За плетнем, на том же месте, мы увидели ненашенскую девчонку.

— Хоронись! — крикнул я ей, задыхаясь от бега.

Она не поняла и продолжала стоять.

— Сюда! — требовательно позвал ее Мишка и махнул рукой.

В саду хрустели ветки, слышался топот. Талькин отец гнался за нами.

Забежав за огороды, мы спрятались в густом кленовнике. Девчонка не совсем понимала, что произошло, но и не спрашивала.

— Он же мог со злости и тебя зарезать косой, — сказал я. — Позапрошлым летом он Мишку…

Друг украдкой толкнул меня в бок. И тут же сам спросил у девчонки:

— Ты как в сад-то попала?

— Таля позвала меня. Мы играли, и Таля показала мне, как она сушит яблоки для фронта. Прямо на ветках… А он увидел и ударил ее по рукам палкой. Я испугалась и убежала…

— Да, мальчики, мы еще не познакомились, — спохватилась вдруг она и протянула Мишке руку, но он со смешком сунул в ее ладошку мои пальцы.

— Женя, — назвала себя девочка.

— А он Толька, — сказал за меня Мишка, вылезая из укрытия, и, не оборачиваясь, буркнул: — Я Мишка Ржавый.

— Какой? — не поняла девочка.

Мишка улыбнулся:

— Ржавый… Дразнят так, потому что конопатый.

— А меня в нашем дворе звали Енька-Тренька, — просто призналась девочка.

Но нас это не интересовало. Посерьезнев, Мишка кивнул мне:

— Ладно, пошли.

— Вы на речку? — спросила девчонка.

— Да нет, туда вон. — Мишка неопределенно показал на лес.

— Тут дело одно, — подтвердил я и поймал насупленный взгляд друга. Но он зря волновался. Я помнил про уговор: поиски самолета держать в тайне.

— До свидания, — попрощалась Енька.

Мы промолчали. Было немного неловко и смешно разговаривать с ней.

Она казалась совсем не такой, как наши станичные девчонки.

И неделю спустя продолжались поиски утонувшего самолета. Речное дно возле Голого яра мы изучили досконально: обследовали каждую корягу, каждый камень, черневшие под водой, — никаких следов.

Июльский день дышал зноем, но мы так долго пробыли в воде, так нанырялись, что зуб на зуб не попадал.

— Айда на горячку, — позвал я, содрогаясь всем телом.

На песчаной косе припали посиневшими животами к горячему песку. В вышине плыли пушистые прозрачные облака, над отмелями метались кривчики и выспрашивали у кого-то: «Чьи вы, чьи вы?» Было покойно и хорошо лежать под теплым солнышком, на берегу своей реки…

Река детства — самая светлая река. Она первая учительница деревенской детворы. В ее закосках мы учились плавать, в ямах, под корягами ловили руками сонных налимов, на ее стремнины выводили утлые баркасы. На горячке, прижав руки к мокрой груди, делали песчаных орлов, тут же выкуривалась первая самокрутка, начиненная сухими листьями лебеды, сюда, робея, шли впервые с голенастыми невестами. Пусть она не широка и острова ее заросли камышом, но лучше этой реки нет на земле. Через много лет не раз и не два вспомнятся ее изломистые берега и песчаные косы, ее ласковые воды. Она напомнит об отцовском доме и о друзьях детства. Скажет, как вместе с Мишкой Железняковым искал ты самолет…

— Поесть бы теперь, — сказал Мишка, подгребая под грудь песок. — Ты смог бы съесть целую буханку хлеба?

— А то нет! — с готовностью отозвался я.

— Я и две уплел бы! — размечтался Мишка. — Лебеда да щавель все брюхо проели. А тут еще мать толченую колючку наладила варить. Намешает ее с кислым молоком, и ешь… А я, — Мишка засмеялся, — молоко глотаю, а колючку выплевываю.

Он помолчал, проводил взглядом крупный всплеск у камышей и спросил:

— Ты после школы на кого будешь учиться?